Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия - Виктор Зименков

– От детей отрывал скудную брашну, дабы насытить твое ненасытное чрево! С женой из-за того сколько бранился!

Федор скрипнул зубами, рыкнул что-то бессвязное и пошел прочь. Карпу стало обидно и одиноко. Чернец был его опорой, мыслился верным защитником, с ним он самого Дрона не боялся, именно через Федора Карп стал своим на Васильковом дворе. Надобен был такой товарищ, особенно в осаде. Теперь же нет с ним чернеца, ушел. Ничего, Карп и без него отсидится. Не впервой… Поклонится кому нужно, найдет, на чье плечо опереться. Хотя бы на Анания… А что, пошепчет с ним наедине, подаст добрый совет, где нужно, льстивое слово молвит, где можно, услугу окажет, глядишь, и подружились. Чернеца же Карп более привечать не будет.

Карп уже мысленно предвкушал свою месть. Сегодня вечером он будет хлебушек ести, пить кисель овсяной, а Федор подле ходить и облизываться. Чтобы сильнее досадить бывшему товарищу, Карп кинет хлеб бродячему псу и посмотрит на чернеца. Чернец тоскливо взглянет на Карпа и уйдет несолоно хлебавши. А коли не уйдет? Если приблизится, помнется с ноги на ногу да попросит прощения? Что тогда? Тогда станет ворчать на чернеца жена, но Карп прикрикнет на нее, затем взглянет в бесстыжие очи Федора и молвит: «Думал, что ты добрый человек, да обознался. Пакостник ты мерзостный, вот ты кто! Иди своей дорогой, пока цел!»

Карп оборотился и посмотрел вниз, внутрь града, разглядывая среди крестьян чернеца. Чернец сидел у костра, свесив голову; печальный вид Федора разжалобил Карпа. «Не буду его гнать, а поделюсь хлебушком», – решил он.

Карп вновь принялся рассеянно разглядывать предградие, русло реки, Заречье. Его внимание постепенно привлекли мчавшиеся снизу реки всадники. «Что это они? Ведь коней загубят!» – удивился он. Всадников было пятеро, и по их обличью острозоркий Карп опознал своих дружинников. Он встревожился и перекрестился.

Несмотря на то что Карп редко хаживал в церковь и делал это не столько ради душевного спасения, сколько повинуясь назойливым уговорам жены, он часто, порой не к месту, упоминал и Господа, и Христа, и Богородицу и крестился. Бога, по его разумению, придумали сильные и славные, чтобы притеснять меньших людей. Он верил в Велеса, в Макошу, ходил тайком к идолам, что стояли в полузабытьи в трех верстах от села, подле лесного озера.

Всадники растянулись более чем на сотню сажень. Передний влетел в пустой, частично порушенный Подол. Он что-то крикнул на ходу и замахал руками. Ветер дул в сторону Кремля, и Карп услышал всадника, который кричал то ли «Спасите!», то ли «Спасайтесь!». У Карпа похолодело внутри живота, он стал растерянно озираться. Как на грех, мост был безлюден, Карп увидел только спины крестьян, входивших с моста в стрельню. Он кинулся к внутренней стене и, не сгибая головы, выкрикнул: «Эй!.. беда, что ли?» Затем тотчас воротился на прежнее место. Кроме волнения его угнетала досада, что именно в его присутствие за городом происходит что-то странное, а он не знает, что делать.

Между тем еще три всадника въехали на Подол. Последний их товарищ отстал. Даже издали Карп заметил, что он сидит в седле нетвердо, все клонится на одну сторону.

Но тут же Карп забыл на время об отставшем всаднике. Он заметил, что из редкого чахлого леса, находившегося на другом, правом берегу Москвы-реки, почти напротив устья Яузы, показались верховые люди. Сначала робко, словно испугавшись той напряженной тишины, которую излучали снега, леса и притаившийся град, из леса выехал один всадник. Он остановил коня у самой кромки реки и осмотрелся. Конь под всадником показался Карпу неказистым и лохматым, сам всадник – приземистым и широкоплечим; и сидел он в седле непривычно вытянув вперед ноги, шапка на его голове была пушистой и плоской.

Карпу показалось, что всадник смотрит на него словно для того, чтобы хорошенько запомнить. Он поспешно пригнулся и спрятался за выступ стены. Сидя на корточках, боком, продвинулся немного вдоль стены, перевел дыхание, осенил себя крестным знамением и только тогда поднялся.

Из редколесья уже выехали другие всадники. Они, будто потешаясь над осторожностью первого всадника, весело, с гиканьем и посвистом, рванули к реке. «Они!» – догадался Карп и почувствовал, как у него перехватило дыхание.

– Татары! Татары! – несколько раз вдохнув полной грудью, вскричал он, не оборачиваясь. Ему показалось, что он крикнул не так громко, чтобы его услышали находившиеся внизу крестьяне. Он хотел вскричать в другой раз, но разворачивающиеся на реке события так увлекли Карпа, что он забыл, для чего поставлен на стену.

Татары бросились наперерез отставшему дружиннику. Они быстро выехали на середину реки, переняв путь воину. Дружинник поворотил к левому берегу, холмистому и поросшему кремлевым лесом. «Резвее, резвее давай, малый!» – мысленно торопил его Карп. Дружинник подъехал к берегу и, видимо, разуверившись, что сможет верхом одолеть крутой подъем, спешился, тотчас упал и мучительно долго не поднимался. А вороги, разъехавшись полукругом, будто волчья стая, приближались к нему.

– Ну что же ты? – не выдержав, крикнул Карп и, топнув ногой, прибавил повелительно: – Вставай же!

Наконец дружинник поднялся и, пошатываясь и прихрамывая, побежал на холм. Он раздвигал грудью сугробы, падал, вставал и вновь карабкался вверх. Татары не погнались за ним. Одни поворотили коней и медленно потянулись по реке в сторону града; другие остались на месте, наблюдая за дружинником. Так сытые волки смотрят с молчаливым сожалением и любопытством на уходящего от погони израненного лося.

Карп облегченно вздохнул. Он почувствовал себя донельзя утомленным, словно только что сам убегал от безжалостных недругов. Дружинник скрылся за первыми, подступившими к вершине холма деревьями; на миг его фигура мелькнула из-за могучих елей и тут же потерялась за густым хвойным частоколом.

Неожиданно отчетливо и ясно Карп услышал непривычно гортанный голос и пронзительный свист. Он посмотрел вниз перед собой и обомлел. Вся поверхность реки была покрыта незнакомым воинством. Татары неслись на мохнатых коньках подле стен Кремля. Число их увеличивалось с такой быстротой, что Карпу показалось, будто сама земля рождает эту причудливую и пеструю конницу.

Поразившись мысли, что у Подола разъезжают татары, а в граде из-за его оплошки о том не знают, Карп на негнувшихся ногах побежал к стрельне. Поднявшись на ее верхний мост, он что есть силы ударил в колокол.

На стенах и башнях Москвы разом рванули другие колокола, которые заверещали звонкой и частой дробью, забились, словно пойманная в сеть рыба. Если их призыв, напугав и смутив, еще не убедил до конца москвичей, что порушилась зыбкая мечта избежать прихода татар, то затем потрясшие воздух глухие и печальные удары большого колокола с колокольни храма Рождества Иоанна Предтечи развеяли у христиан последние сомнения. «Пришли!» Это слово в одно мгновение облетело Кремль. У одних оно вызвало страх и отчаяние, у других – упрямую решимость, а у иных – покорность судьбе.

«Пришли!» – бросив скудную трапезу, побежали на прясла мужи. «Пришли!» – плачущие женки поспешно и нервно гнали напуганных детей в хоромы. «Пришли!» – обмороженный юродивый поднялся с паперти, воздел к небесам руки и завопил: