Йерве из Асседо - Вика Ройтман

же выбрать между ними, если у вас в запасе всего пятьдесят минут?

Будто расслышав мои мысли, Маша выдала:

– Я для тебя настоящая, Фриденсрайх фон Таузендвассер вымышленный, а Тенгиз – и то и другое.

Я сказала Маше, что хочу навестить Аннабеллу. А Маша ответила, что меня нередко влечет к крайностям. На это я возразила, что ни в каких крайностях не была замечена, алкоголь не пью, траву не курю, с мальчиками, к сожалению, не сплю, хоть мне уже шестнадцать лет, но Натан об этом будто забыл, а сломанное окно не в счет. Маша сказала, что влечение к крайностям и эктинг-аут разные вещи и что именно это отличает человека с прочной психикой от человека с пошатнувшейся. Я спросила, что такое “эктинг-аут”. Она перевела: “отреагирование вовне”. Как будто так было понятнее. Маша объяснила:

– Это когда ты, вместо того чтобы чувствовать и проживать внутренние конфликты внутри себя, отыгрываешь их во внешнем мире разными не очень приемлемыми поступками.

– Вы же только что говорили, что играть – это полезно.

Маша задумалась:

– Играть – это одно, а отыгрывать – совсем другое.

– Как, например, что? – спросила я.

– Вот, допустим, ты чувствуешь к кому-нибудь скрытую неприязнь, если ты его поколотишь – это будет отреагированием вовне, а если просто поймешь, что он тебе неприятен, тогда все в порядке. Или, например, ты в кого-нибудь влюблена, но знаешь, что он к тебе равнодушен или абсолютно тебе не подходит. Если ты бросишься ему на шею – ты отреагируешь вовне, а если…

– А если я напишу о том, как я бросилась ему на шею, в деталях и подробностях, это будет отреагированием вовне?

– Это будет сублимацией, – сказала Маша, очень собой довольная.

– Маша! – вдруг поняла я и тоже переполнилась самодовольством. – Я мастер сублимации!

Маша улыбнулась и поскребла ногтем по шее.

Потом я пошла в сельскохозяйственную зону на первый урок коней. С конями мне понравилось. Меня посадили на невысокую лошадку и водили по песчаному кругу. Лошадку звали Альма, как будто она была собакой. Молодая подтянутая тренер похвалила мою спину, и я рассказала ей, что у меня уже был опыт верховой езды, про Василису и про колбасу. Тренер была в ужасе и сказала:

– Боже мой, у вас в России живут какие-то звери, а не люди.

– Не в России, – поправила я. – Одесса – это Украина.

Потом я встретилась с Натаном, но он вел себя очень странно, хотел целоваться, а я хотела разговаривать, но разговор не клеился. Впрочем, Натан вел себя странно уже некоторое время. Может, и тут дело было в том, что мы с ним долго не виделись за время пасхальных каникул? Я успешно позабыла об этом на дне рождения, но тут опять все пошло наперекосяк.

– У тебя уже была итоговая беседа с Тенгизом? – сухо спросил Натан.

– Послезавтра будет. А у тебя?

– Была, сегодня.

– И как все прошло?

Натан промямлил нечто невразумительное, вроде “хорошо” или “нормально”, чем вызвал мое раздражение. Потом вдруг вспомнил, что не доделал домашку по своему прогрессивному ивриту, и ушел в свою комнату.

Пришла Алена, нацепила наушники и тоже засела за уроки. Мне было непонятно, как можно сосредоточиться на литературе, когда в ушах так гремит металл, что и мне слышно. Я долго смотрела на корпящую над рассказами Чехова Алену, и она тоже показалась мне далекой и отчужденной. Я принялась вспоминать последние недели и пришла к выводу, что с тех пор, как Аннабелла нас покинула, что-то неуловимо изменилось и в наших с Аленой отношениях. Трудно было обвинить Алену в чем-то конкретном, но она словно избегала близкого общения со мной, тогда как раньше мы могли протрындеть ни о чем полночи. Может быть, я ей надоела, потому что меня было слишком много, а третья соседка по комнате, которая могла бы меня разбавить, отсутствовала?

На следующее утро Тенгиз сообщил, что мне разрешили поехать навестить Аннабеллу после уроков, и вручил мне письменный пропуск для охранника.

Дело было не только в том, что я чувствовала себя перед ней обязанной и виноватой, я просто по ней соскучилась. Какой бы ни была из себя Влада, мы прожили вместе полгода с лишним, вместе писали заповеди и вместе их нарушали.

Честно говоря, я не знаю, почему меня отпустили навещать Владу, – наверное, я вызывала безоговорочное доверие у взрослых и они ни разу не заподозрили во мне потенциала отреагирования вовне: побега, потери в пространстве, покупки алкоголя, встречи с наркодилерами или другими сомнительными лицами. В каком-то смысле такое доверие было оскорбительным, словно они считали, что я не способна на безответственные поступки и на отчаянный юношеский бунт, как будто относились ко мне как к старой девочке.

Раз такая оказия, сказал Тенгиз, он просит меня передать Владе письмо. Я, естественно, согласилась, но конверт обжег мне пальцы, а потом всю дорогу прожигал спину через портфель. Что, если он ей тоже написал колыбельную в стихах? Я не могла смириться с тем, что Тенгиз мог одинаково относиться ко всем своим подопечным и быть чудом для всех, хоть и понимала, что должен был быть.

На перемене Алена попыталась меня отговорить от очередного визита, и Натан Давидович опять пытался, но я их не послушалась, – что-то влекло меня в эти леса и в это здание с голубой крышей и обычными подростками, у которых чересчур разыгралось воображение.

Получалось, что самоубийство Аннабеллы было отреагированием вовне. И перепой Арта тоже. Теперь я знала, как распознавать душевное здоровье: душевное здоровье – это когда никто ничего не делает и ни на что не реагирует.

С такими мыслями я раскрыла рюкзак для проверки перед охранником подросткового отделения психиатрической больницы “Эйтаним”.

– Оружие есть? – спросил охранник.

– Нет, – призналась я.

Вошла в небольшой ухоженный дворик, поднялась по внешней лестнице на второй этаж и в сопровождении незнакомой медсестры – а может быть, это была мадриха сумасшедших или арт-терапевт, кто их разберет без униформы, – нашла Аннабеллу на этот раз в ее палате.

Палата была обыкновенной комнатой, похожей на нашу, только поменьше, и кроватей в ней стояло две, а окно было зарешечено. Влада в одиночестве листала журнал, как часто бывало и в Деревне. Черное каре, хоть и отросло, было безупречно уложено.

– Привет. – Я всучила Владе хилый букет из трех красных роз. – Как дела?

На большее мне не хватило стипендии.

– Какие люди и без охраны! – сказала Аннабелла, заглядывая за мое плечо. – Где остальные?

– Я сама пришла.

– Тебя отпустили одну?!

Я кивнула.