Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– Хочешь, я поеду на Бреа? – спросила она наконец, усевшись.

– Что? – растерялся он. – Нет. Совсем нет. Мы… Ну, Мэгги хотела, чтобы мы были одни в…

– Мэгги хотела бы, чтобы я была там.

Он отпил глоток и устроился на табурете напротив. Соберись с мыслями.

– Чего ты на самом деле хочешь? – не сдержался он. – Ты терпеть не могла моего отца. Ты уже два года воюешь с Лоиком, и я до сих пор не понимаю, чего ты ждешь от меня. Какое тебе дело до Бреа? Еще неделю назад ты мечтала размазать обоих наших стариков и…

– Еще неделю назад они были живы. Сейчас все меняется очень быстро. Я стараюсь приспособиться.

Она встала и сняла пальто. На ней было странное платье, прямое и темное, вроде платьев из махры. Действительно странное и в то же время необъяснимо элегантное. У него переменилось настроение. Присутствие этого создания в его квартире было знаком. Что бы ни случилось, он должен продолжить расследование. Провести ночь за своими записями. Продержаться, пока не сломается от усталости. А возможно, и заняться любовью с этой феей в ночной рубашке, пока она еще здесь.

– София, – сказал он куда более покладистым тоном, – мы все влипли, но постарайся держаться подальше от этого гадючника – так будет лучше. Ведь ничего еще не закончилось.

Она подошла к нему и опустилась на колени, чтобы оказаться на одной высоте. Она всегда совершала движения и делала жесты, которых никак нельзя было ожидать, и всегда они казались естественней, чем восход солнца.

– Тебя что-то жжет и сожжет дотла, – прошептала она, уставив палец ему в грудь.

– Ты намекаешь на картошку?

Не отвечая на шутку, она поцеловала его, заведя руку за его затылок. Эрван чуть не свалился с табурета. Ему в голову пришла только одна фраза, пока он на ощупь искал свою коку на низком столике:

– Я думаю, Лоик тебя еще любит.

Как всегда, на редкость удачно.

Она поднялась на ноги, смеясь:

– Ты и впрямь ничего не понял.

– А почему нет? – спросил он, торопливо отпивая еще глоток.

– Он больше не может меня любить. Он больше не хочет быть тем, кем был, когда любил меня. Понимаешь?

Новый большой глоток. Пузырьки, холод, сахар или, по крайней мере, его заменитель. Он вяло покачал головой.

– Лоик переменился в последние дни. Не знаю, может, это смерть Старика на него так подействовала, но…

Она присела на угол низкого столика – опять-таки чтобы оказаться на одном уровне с ним.

– Я кое-что должна сказать тебе по поводу Лоика.

Он понял, зачем она пришла. Она взяла обе его руки в свои – не любовным жестом, а в знак возвращения к их давешней коалиции по защите малыша – и набрала воздуха:

– Это случилось во Флоренции.

123

Самолет на Ланьон был маленьким двухмоторным аппаратом на сорок мест, ATR 42-300, который придавал перелету вид частной экскурсии. Ничего общего ни с торжественной транспортировкой, ни тем более с забитым чартером.

В восемь утра Гаэль была совсем сонной – хотя без всякой уверенности, что вообще спала. Зато оба ее спутника были бодрее некуда. Эрван, с телефоном в руке, ждал посадки, расхаживая по залу с таким видом, будто у него внутри завывает тревожная сирена. Лоик обсуждал с диспетчером последние детали касательно перевозки гроба. Полное ощущение, что он только в последнюю минуту вспомнил, что одеться следовало в черное, и напялил приталенный костюм итальянского денди с галстуком-удавкой, больше всего напоминавшим веревку повешенного. Оба брата походили на телохранителей с похмелья после вчерашней пьянки.

Сам полет прошел в том же ключе, что и все остальное: полупохоронный-полуродственный. Гаэль было хорошо рядом с братьями: это напоминало детство, когда, что бы ни случилось, они всегда вставали на ее защиту.

Когда шасси самолета коснулись посадочной полосы, она подскочила, сообразив, что заснула. Как девчонка, она просунула руку под ладонь Эрвана, а другой рукой взъерошила волосы Лоика, сидевшего впереди. Только у края пропасти начинаешь в полной мере ценить точки опоры.

Они взяли сумки с собой в салон самолета, чтобы не ждать выдачи багажа. Напрасный труд: с их специфическим грузом они покинули зал ожидания последними.

Пока Эрван и Лоик следили за перевозкой гроба к парковке, Гаэль вышла покурить. Аэропорт был такой маленький, что напоминал железнодорожный вокзал, затерянный в степи. Стоя у подножия контрольной вышки, она свернула сигаретку – табак и курительную бумагу она купила специально, чтобы выглядело более «по-бретонски». К несчастью, эта деталь напомнила ей Одри. Пришлось несколько раз начинать все заново – настолько тряслись руки.

Прикуривая, она поняла, почему ей так по сердцу этот мрачный вояж. Братья вырвали ее из опасного одиночества. Лучше уж хоронить отца на каком-то обломке скалы, чем оставаться одной дома и ничего не жрать. Они не смогут заставить ее питаться, но, по крайней мере, будут рядом, чтобы подхватить в случае обморока. Рядом с ними она сможет расслабиться, как когда-то в больнице. Больше ни о чем не думать, ничего не решать, не бороться. При анорексии всё в тягость, начиная с самой жизни.

Катафалк готовился ко взлету, значит и два Дюпона[127] вскоре должны объявиться. Как ни странно, возникли они у нее за спиной. С первого взгляда она догадалась, что братья снова поцапались. Эрван был непроницаем, как разведчик в тылу врага, а Лоик бледен, словно его подсветили люминесцентной лампой. Славная парочка.

– Возьмите такси. Мне нужно кое-что сделать, – отрубил старший.

– Что?

– Этот козел нас бросает, – плюнул ядом младший. – У его светлости свидание.

Гаэль оглядела обоих:

– Что вы несете?

– Я взял напрокат машину, – процедил Эрван, показывая ключи. – Присоединюсь к вам в два часа.

Ее пробрала такая дрожь, что сигарета выпала из пальцев. У нее уже не осталось сил, чтобы бороться с холодом.

– Это твое свидание, оно как-то связано с папой?

– Не лезь в это.

Пришел ее черед налиться злобой.

– Вот только с нами понтов не надо. Куда ты едешь?

– Я должен допросить одного психиатра для моего расследования.

– Тебе не кажется, что на сегодня у нас есть занятие поважнее?

– Безумец по-прежнему гуляет на воле.

– Могу назвать еще одного.

Эрван подошел к ней, и она ужаснулась его сходству с отцом. Как будто ветром смело все, что принадлежало лично ему. Осталась только голая кость, обызвествленная копия Старика. Странным образом именно это подобие ее в конце концов и успокоило.