Платформа - Роджер Леви

– Ладно, прости. Расскажи мне что-нибудь ключевое.

– Она мертва.

Так все и продолжалось до тех пор, пока Рейзер не попросила:

– Расскажи мне, как ты проник в «ПослеЖизнь».

– Я туда не проникал.

– Ты должен был. Ты стал ее частью, чтобы связаться со мной.

– Нет. Я придумал «ПослеЖизнь».

– Подожди. Нет. Остановись.

Его взгляд скакал по комнате. Рейзер попыталась увидеть то же, что видел он. Ряды игламп на потолке, металлические двери, монитория с видом на бушующее море и небо. Глаза Алефа не останавливались ни на чем. Тела уже убрали, из сарков оставался лишь тот, который принадлежал ему. Что он видел? В чем нуждался?

Она потерла глаза. Алеф придумал «ПослеЖизнь»? Он либо лгал, либо заблуждался. Но Рейзер не была уверена, что он способен лгать, и никогда не встречала ни одного человека, умевшего быть настолько сосредоточенным, как Алеф. В конце концов она сказала:

– Это не так, Алеф. Вся Система знает, что «ПослеЖизнь» родилась из случайного открытия.

Он ничего не ответил.

Неожиданно Рейзер испугалась.

Когда Рейзер вошла и села рядом, Таллен возился с коммом, как делал ежедневно. Он прикоснулся к ее руке и сказал:

– Ты, похоже, устала. Они прилетят за нами, как только позволит погода. Может, через неделю, а может, и через несколько месяцев. Есть какой-нибудь прогресс с Алефом?

– Не то чтобы.

– Ты выяснила, кто такой Пеллонхорк? И что нас всех сюда привело? Какая-то слишком большая каша заварена из-за обычной супружеской неверности. – Он отвернулся от монитории и усмехнулся, глядя на Рейзер. – Обычно люди просто уходят, захлопнув за собой парочку дверей.

Казалось, что Рейзер рассмеялась впервые за долгие годы. Этот звук едва не потряс ее. Она хотела в чем-то признаться Таллену, в чем-то важном, но вместо этого просто сказала:

– С Алефом и Пеллонхорком все непросто.

На его мониторе вспыхивали и исчезали фрагменты кода. Таллен терпеливо продвигался сквозь них, расталкивая в стороны и вызывая более глубокие и более далекие символы.

Понаблюдав, Рейзер спросила:

– Что ты делаешь?

– Это вербальные триггеры, которые в меня заложили. – Он потер спину и поморщился. – «Снег и дождь» и «Горы, лед». Я думал, что, возможно, получится все это стереть, но я не могу. Они всё отравили.

– Они – часть твоей жизни, – мягко сказала Рейзер. – Как воспоминания.

Таллен откинулся на спинку стула и вздохнул.

– Мне жаль Алефа, – сказал он. – Когда Пайрева умерла, из него как будто выплеснулись все эмоции за целую жизнь. И больше их не осталось.

Рейзер поколебалась и сказала:

– Мне не кажется, что их не осталось. Мне кажется, он умеет отделять свои эмоции от всего остального.

В отличие от всех нас, подумала она. Всех нас, искалеченных жизнью с момента рождения. Рейзер посмотрела на Таллена. Она очутилась на одном куске металла с двумя травмированными мужчинами и парочкой челомехов. К такому ее ничто не готовило.

Время на платформе не имело почти никакого значения. Только Алеф, похоже, функционировал строго по часам. Постоянство его устраивало, и по утрам он казался более внимательным. Рейзер выработала привычку разговаривать с ним в это время. Его глаза все еще дергались, а голос был резким, но ей казалось, что он понемногу открывается.

– Хорошо, Алеф. Допустим, ты придумал «ПослеЖизнь». Сколько тебе лет?

– Двадцать пять лет и семьдесят два дня в сознании. Восемьдесят пять лет и шесть дней в гиперсомнии.

Хотя она обращалась с ним так, словно все, что он говорил, было вымыслом, Рейзер не могла отбросить вероятность того, что в глубине его слов кроется частица истины. И – неважно, какими будут последствия, – она должна была узнать все.

– Расскажи мне о церемонии запуска «После– Жизни».

– Она прошла именно так, как я ее задумывал.

Рейзер видела церемонию на «ПослеЖизни Живьем!». Она была запечатлена в памяти всех жителей Системы. Лиацея Кальфи была героиней. Первая Жизнь, знаменитая мученица.

– Но Лиацея Кальфи погибла, – сказала Рейзер.

Алеф ничего не ответил. Ей нужно было задать вопрос.

– Расскажи мне о смерти Лиацеи Кальфи. Расскажи мне, как… нет… почему она погибла.

Она постепенно училась формулировать вопросы, в то время как Алеф вырабатывал в себе умение отвечать свободно.

– Чтобы «ПослеЖизнь» была успешной, церемонии следовало быть не просто зрелищем. Анализ мероприятий, посвященных запуску проектов, показал, что оптимальное вовлечение потребует большего, чем эффектное представление полезного изобретения.

Его взгляд метался даже более стремительно, чем обычно. Не значило ли это, что Алеф лжет? Рейзер вспомнила, с каким страданием он реагировал на насмешки и предательство Пайревы. Возможно, его получится поймать на противоречии. Если Алеф был способен поверить, что Пайрева его любила, несмотря на ее очевидное отвращение к нему, значит, он легко мог убедить себя в правдивости такого грандиозного заблуждения.

– Я проанализировал биографии множества индивидов на предмет эмпатии, которую вызывает история их жизни. Моя пьютерия сравнивала их личные данные с сопоставимыми данными из Песни. Их истории перерабатывались, чтобы оптимизировать эмоциональную идентификацию и эмпатическую реакцию. У истории Лиацеи Кальфи было наибольшее количество совпадений с идеальной моделью. Во время церемонии для ее корабля было избрано такое положение в формации, чтобы мы могли привлечь внимание ко взрыву и в то же время не выводить его на первый план. Между результатом и предсказаниями нашей модели была допустимая разница в три процента.

Рейзер была шокирована, но в то же время испытывала странный восторг.

– Что? Ты убил ее?

– Нет.

– Ты подстроил ее смерть? Намеренно?

– Да.

Рейзер была убеждена, что он в это верит. Но не начинала ли и она сама верить Алефу?

– Давай сделаем перерыв, Алеф. Ты ни о чем не спрашивал меня. Разве тебе не хочется поговорить о чем-то другом?

– А о чем еще говорить?

– Не знаю. О платформе? О том, сколько времени мы еще здесь проведем, пока нас не снимут? О чем угодно, Алеф.

– Говорить о чем-то имеет смысл, только когда присутствует нечто неизвестное.

– А ты, конечно, знаешь все, – съязвила она.

– То, что я знаю, я знать не хочу. – Ей показалось, что голос Алефа дрогнул, хотя убедиться в этом было невозможно. Иногда казалось, что в этом голосе нет ничего, кроме отчаянных эмоций, в то время как в его словах их не было вовсе. Так существовали эти эмоции или Рейзер просто хотела, чтобы они существовали?