Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

Полк словно вымер. Все, кто не участвовал в операции и находился в пункте постоянной дислокации, попрятались на огневых позициях и в казармах, только поварихи больше обычного гремели в офицерской столовой, спеша приготовить сытный обед для гостя. Соколов в сопровождении двух офицеров разведки и порученца подошел к штабу полка. У входа навытяжку зачем-то стоял сержант, дежурный связист. Наверное, не успел скрыться, и теперь командир полка, шедший сзади свиты, в ожидании каверзы от замминистра покрылся белыми пятнами.

– Как служба, сержант? – Большой гость был великодушен, он прибыл совсем по другую голову.

– Нормально, товарищ генерал армии.

– Душманов бьем?

– Как положено. Бьем.

– Да, из тебя слова лишнего не вытянешь, – добродушно сказал замминистра.

– Закурить бы, – вдруг выдавил из себя сержант, не зная, о чем вообще можно говорить с генералами.

Соколов повернулся к порученцу.

– Угости сержанта. – Видя, как офицер торопливо открывает пачку сигарет, не удержался от замечания. – Всю отдай. Сержант Родину защищает на переднем рубеже.

В кабинете командира полка спокойный тон разговора изменился.

– Ты что тут творишь, командир полка? Ты же камня на камне в ущелье не оставил. А где результат? Я тебя спрашиваю, где результат?

– Мы контролируем ущелье, товарищ генерал армии.

– Да, контролируете. Ценой невероятных жертв среди мирного населения. Вы сколько людей побили? Ты знаешь? Разведка докладывает страшные цифры.

– Какие же они мирные? Мы сколько трупов взяли – все с оружием.

– А то, что не взяли? – Соколов ткнул карандашом в полотно разостланной карты с нанесенной на нее тактической обстановкой и координатами плановых целей артиллерии. – Ты знаешь, что от этих кишлаков остались одни развалины. И после этого вы не воюете с мирным населением?

– Так война же…

– Война, говоришь? Задача полка заключалась в том, чтобы во взаимодействии с соседями полностью овладеть ущельем, вычистить все, вплоть до перевалов, до ледников. Переломить ход событий. Завладеть инициативой. А вы тут застряли. Себя охраняете. Вы совершенно не владеете обстановкой. Был бы толк от вашего чрезмерного лихачества, никто бы тебя за него не упрекнул.

Заместитель министра в сердцах бросил карандаш и вперил взгляд в уже разгромленные кишлаки. Дело, конечно же, не в этих кишлаках и не в этом перепуганном командире полка, который скорее жертва, чем агрессор и от которого на самом деле здесь, в ущелье, мало что зависит. Ему, Соколову, дали на откуп огромные материальные ресурсы, практически все вооруженные силы южного направления для решения локальной задачи. Разведать основные места базирования, расположение складов вооружения, имущества – и считай, что авиация уже превратила их в пыль. Выставить заслоны, блокировать пути выдвижения караванов – и с интервенцией покончено. Так в чем же дело? Увеличить группировку? Незначительное расширение контингента ничего не изменит – надо удваивать. Но заканчивается лето, времени, данного генеральным, остается мало. Его взгляд потянулся к границе с Пакистаном, к предместьям Пешавара, где дислоцировались базы подготовки боевиков. Вот бы где нанести ракетно-бомбовые удары. Близок локоток, да не укусишь. Неужели мы, такие великие, и ни на что не способны? Чушь собачья, мы их в бараний рог согнем! Надо только найти решение.

Первый заместитель министра не ошибался. В его власти превращать в пыль города, чего уж больше? И ему, старому и бесстрашному воину, не надо примерять к себе чужие лавры, у него и так достаточно славы и полномочий. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Надо только найти решение.

Так что же позволено Юпитеру?

Очень многое, здесь нет и тени сомнений. Например, начинать великие войны, указующим перстом отправлять на гибель тысячи и тысячи людей. А что не позволено? Останавливать эти войны, воскрешать погибших. Позволено вместе со славой, вместе с гордыней принять стыд и проклятье. Не позволено отмыться от чужой крови. Позволено погубить себя и не позволено спастись.

Ящик Пандоры открыт, и, как бы ни всматривался генерал армии в предместья Пешавара, изменить ничего невозможно, действие равно противодействию.

Он здесь был на сто процентов своим. Вот и звание старшего лейтенанта получил. Полтора года на войне… Это еще надо попытаться представить. Кажется, у войны от него не осталось тайн. И забирать его жизнь она тоже не собиралась. У тех, кто так долго с ней живет бок о бок, не так-то просто что-то отнять: ни патрон, ни автомат, ни жизнь. Это другое измерение. И однажды, накопив тысячи эпизодов памяти, выйдя из них свободным и сильным, он сам про себя это понял. Утром внезапно, вдруг, глядя в зеркало, перед тем как идти на построение к штабу полка. Так бывает. Приходит откровение, когда явственно слышишь – нет, не слова – мощные чужие мысли, неведомо чьи, входящие в глубь сознания, как убеждение, как пророчество. Ремизов расправил плечи до хруста в лопатках, поднял подбородок, жить становилось ощутимо легче.

– Ну что, старлей. Вперед. И хватит дергаться. Ничего со мной не случится.

Мордасов, сменивший Кашаева на посту командира полка, опять устроил утренний разнос – страсть у него такая, искать с рассвета повод для закручивания гаек, а заодно и для самоутверждения. И этот повод он всегда находил, становился недовольным, раздражительным, а потому в хорошем настроении его никто до сих пор не видел. Он был жёсток, почти груб, возможно, командир полка именно так представлял себе образ строгого руководителя, что отражалось даже в его походке, утяжеленной, медлительной, а если к этому прибавить обличительный взгляд, которым он одаривал подчиненных… Получился бы портрет. Но Ремизова интересовал другой вопрос: во имя чего он такой значительный и важный, во имя какой высокой идеи, чью жизнь он защищает сейчас? И как бы это ни показалось Ремизову странным, такая идея действительно существовала, обычная, чистая, благородная – самоотверженное служение Отечеству, только понимал ее Мордасов по-своему. Самоотвержение должно быть полным и всеобщим, и даже жертвенным, только тогда интернациональный долг имел бы смысл. Прослужив в нескольких военных округах на многих командных должностях, он точно знал возможности мотострелкового полка, нашей армии, и то, что эта прославленная армия не справлялась с поставленной задачей в каком-то занюханном ущелье, да еще несла большие потери, вызывало у него негодование. Крепость духа и воинская дисциплина – его кредо было достойно штандарта римского легиона.

Лицо командира полка, покрытое аллергическими красными пятнами, на утреннем построении походило на апрельский тюльпан или на спелый помидор, плотно сжатые губы плохо шевелились, не слушаясь хозяина, но слова очередной угрозы все-таки просачивались сквозь трещину губ.

– Если кто опоздает из отпуска… – Он сделал паузу, обвел строй взглядом безжалостного охотника. – Хоть на день, под трибунал отдам!