Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Владислав фонт Штернберг указал на Андрея, затем на принадлежащий Киприану плащ, стянутый веревкой подобно тому, как стягивают шею осужденного. Не возникало никаких сомнений в том, что Себастьян присвоил его и предоставил: в распоряжение суду; никто ни разу не просил ее предоставить вещи Киприана.

– Я хотел бы выдвинуть жалобу против этого человека, Андрея фон Лангенфеля, а также против Киприана Хлесля, племянника сосланного Мельхиора Хлесля. Киприан Хлесль считается умершим, поэтому я прошу, судить его post humum.[39]

Судья кивнул. Агнесс пристально смотрела на старый плащ. Ее не отпускало ощущение, что она чувствует запах Киприана, исходящий от одежды, и это разрывало ей сердце, как будто она узнала о его смерти всего несколько минут назад.

– Как звучит ваше обвинение? – спросил судебный пристав.

Агнесс не ожидала ничего иного, но, тем не менее, ответ поразил ее, как удар в живот.

– Государственная измена.

Так, значит, он ублюдок. Хуже, чем ублюдок, иначе бы он по крайней мере знал свою мать. Вацлав же не знал ни отца, ни матери. Андрей фон Лангенфель забрал его из сиротского приюта и принес в семью, к которой он не имел никакого отношения. Никто из людей, которых он теперь вынужден был называть своей семьей, очевидно, нисколько не волновался о нем как о личности.

Или, может, кто-то все-таки постарался узнать, кем была женщина, родившая его? Она наверняка могла быть жива, когда Андрей принял его как собственного сына. Спросил ли он ее мнения на этот счет? Принял ли он меры, чтобы вытащить ее из нужды, в которой она, без сомнения, прозябала, если согласилась отдать своего ребенка в сиротский приют? Наверное, это был бы хороший поступок – вернуть ребенка матери, а матери – ребенка? Но Андрей видел только самого себя, и свою скорбь, и надежду на то, что маленький ребенок, вероятно, поможет ему преодолеть эту скорбь.

Вацлав фон Лангенфель – живая проекция желаний других людей!

Однако он знал, что был несправедлив. Его мать вряд ли оставила свой адрес в сиротском приюте, даже если и не бросила жалобно пищащий сверток просто перед первой попавшейся церковью. Похоже, вся эта ситуация свидетельствовала о том, что Андрей спас ему жизнь и что он, Вацлав, таинственным образом стал спутником Андрея и Хлеслей, всегда доброжелательных, заботливых и готовых помочь. Никто из них не хотел причинять ему боль.

Много времени ушло у него на то, чтобы перейти от одной мысли к другой, и Вацлав не мог сказать, достиг ли он цели. Кроме того, была одна вещь, которую он не в силах был простить, как бы ни старался войти в положение Андрея. Ложь, в которую отец превратил его жизнь, не дала развиться его любви к Александре. Молодой человек не был уверен, полюбила бы она его с такой же силой, как он, ибо проблема заключалась в том, что у него никогда не было возможности проверить это.

Он пытался объяснить себе, что теперь волен признаться ей в своей любви – лучше поздно, чем никогда, не так ли? Но у него уже было достаточно опыта, чтобы знать: в любви «поздно» часто означает «никогда».

Вчерашняя попытка предостеречь Агнесс дала ему шанс восстановить утраченную связь, сломала ледяную стену, которую он вознес вокруг своего сердца. Казалось, теперь Вацлав снова мог искать близости людей, составлявших его семью, а раз так то он под предлогом того, что ему хотелось выяснить, все ли в порядке у Хлеслей, отправился к ним домой.

Ноги его будто налились свинцом, когда он, тяжело ступая, шел к их дому. Несколько раз у него возникало желание повернуть назад. Он надеялся, что Александра сейчас дома, и его грела совершенно нелепая надежда на то, что кто-то уже сообщил ей о том, как на самом деле обстоит дело с ее мнимым двоюродным братом Вацлавом. Юноша не имел ни малейшего представления о том, как бы он вел себя, если бы ему самому пришлось открыть ей правду.

Когда он увидел, что из дома выходят трое мужчин, то инстинктивно метнулся в какой-то подъезд. За этими тремя последовали двое вооруженных людей. К недовольству Вацлава, они пошли в его сторону. Он знал всех троих: это были Себастьян Вилфинг, торговец из Брюна по имени Вилем Влах (в доме которого он часто играл ребенком, когда Андрей брал его с собой в поездку, и который теперь по непонятной причине стал врагом) и главный бухгалтер Адам Августин. По меньшей мере Влах и Августин тоже его знали. Они непременно спросили бы его, что он здесь забыл…

– Я протестую против подобного обращения от имени дома «Хлесль и Лангенфель», – услышал он голос Августина.

– Дома «Хлесль и Лангенфель» больше не существует, – пропищал Себастьян. – Подумайте лучше о том, чей хлеб вы собираетесь есть завтра, и начинайте петь.

В отчаянии Вацлав нажал на щеколду и хотел притвориться, будто заходит в соседний дом, однако дверь сама собой открылась, и он уставился в решительное, круглое, источающее аромат жаркого и супа лицо кухонной девки.

– Чего тебе? – спросила она.

Пятеро мужчин прошли за спиной Вацлава. Он втянул голову в плечи, почувствовав на своем затылке бдительные взгляды стражей.

– Товары вразнос, – сказал он. Это было первое, что пришло ему в голову. В любом случае эти слова давали ему прекрасную возможность после недолгих препирательств у порога быть посланным прочь, так что он смог бы и дальше незаметно следовать за мужчинами. Неожиданно появилось нечто более важное, чем желание посмотреть в глаза Александре: судя по всему, Себастьян собирался совершить новую подлость.

– Ну, тогда входи, – произнесла кухонная девка, потянула его за рукав и захлопнула за ним дверь. Какое-то мгновение Вацлав, смущенный и озадаченный, стоял перед лестницей в полумраке черного хода, пока она не бросилась ему на шею.

– Когда мой брат говорил, что его друга безобразным не назовешь, он сильно преуменьшил! – прошептала она и впечатала смачный поцелуй в его щеку. – Мой принц!

– Э… – произнес Вацлав и попытался освободиться. Но девушка неверно истолковала его движение.

– У меня есть что предложить тебе, – выдохнула она, схватила его руку и сунула ее в небрежно зашнурованное декольте своего корсажа. – Ведь мой брат говорил тебе, что у меня есть что предложить? Вот, пощупай, мой принц, я держала их теплыми специально для тебя. – Ее покрасневшая от горячей воды лапа сдавила его не оказывающую никакого сопротивления руку, и он почувствовал упругость тугой груди. Ее сосок отвердел под его ладонью. Он попытался вытащить руку, но она застряла, будто зажатая в тиски. – Ну давай же, ведь тебе нравится? Мой принц… какой хорошенький. Только немного худоват, но мы это быстро исправим. И… ого…

Вацлав взвыл, когда оставшаяся свободной рука кухонной девки полезла ему между ног. Просторные штаны не оказали ей ни малейшего сопротивления. Она безжалостно сжимала и взвешивала в руке то, что там скрывалось.

– А мы не везде такие худые, верно?