Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

— Ну, вот, — сказал мистер Панкс, — так и неищите приятных свойств у батрака при таком хозяине. Я батрак и привык батрачитьс самого детства. Что я знал в жизни? Давай, давай, не отставай, жми, жми,наяривай! Я и сам-то в себе ничего приятного не вижу, что уж тут говорить одругих. Если бы я хоть раз за десять лет не добрал с кого-нибудь из вас одногошиллинга, старый плут вычел бы этот шиллинг из моего жалованья; а случись емуподходящий человек на мое место, который взял бы на шесть пенсов дешевле, онпрогнал бы меня, чтобы платить на шесть пенсов меньше. Купить подешевле,продать подороже, черт побери! Священный принцип торговли. Хороша вывеска —«Голова Кэсби», ничего не скажешь, — добавил мистер Панкс, рассматриваяназванный предмет с чувством, не слишком похожим на восторг, — да только тутбольше подошла бы другая: «Фальшивая монета». А девиз заведения — «Спуску недавай!» Есть тут кто-нибудь, — прервал себя мистер Панкс, оглядываясь посторонам, — кто хорошо знаком с грамматикой?

Никто из Кровоточащих Сердец не решилсяпретендовать на такое знакомство.

— Ну все равно, — сказал мистер Панкс. — Ятолько хотел сказать, что хозяин всегда задавал мне один и тот же урок;спрягать без передышки глагол «не давать спуску», преимущественно вповелительном наклонении. Не дам спуску, не давай спуску, пусть он, она, оно недает спуску, не дадим спуску, не давайте спуску, пусть они не дают спуску. Этозолотое правило вашего Патриарха, вашего благодетеля Кэсби. Вон он какой,посмотреть, так душа радуется, а на меня смотреть — с души воротит. Он слащемеду, а я кислей уксусу. Он доставляет уголь, а я гоню деготь и весь перепачкандегтем с ног до головы. Ну, ладно, — сказал Панкс, подходя к Патриарху (он былопосторонился, чтобы не заслонять его толпе). — Я не оратор, и речь моя и такуже затянулась, а потому позвольте заключить ее советом: проваливайте отсюдаподобру-поздорову.

Последний из патриархов, захваченный врасплохэтим внезапным наскоком и не привыкший быстро соображать и быстро действовать,не нашел ни слова в ответ. Должно быть, он размышлял, как по-патриаршьивыбраться из этого щекотливого положения, но тут мистер Панкс снова пустил вход свой ружейный механизм, и круглая шляпа с прежней стремительностью полетелана землю. Но только в прошлый раз двое или трое из присутствующих бросилисьподнимать ее, и она была почтительно возвращена владельцу; теперь же всенаходились под столь сильным впечатлением речи мистера Панкса, что Патриархупришлось нагнуться самому.

И тогда мистер Панкс, заранее опустившийправую руку в карман, с быстротой молнии выхватил из кармана ножницы и, прыгнувна Патриарха сзади, обкорнал священные кудри, рассыпавшиеся по плечам. Неуспокоившись на этом, он вырвал из рук оторопевшего Патриарха шляпу, откромсалполя, превратив ее в жалкое подобие кастрюли, и в таком виде нахлобучил на патриаршуюголову.

Чудовищный результат этого святотатственногодеяния заставил самого мистера Панкса содрогнуться. Перед ним, точно вынырнувиз-под земли, стояла какая-то нелепая, бесформенная фигура с большим голымчерепом, лишенная и тени внушительного благообразия, — стояла и смотрела нанего выпученными глазами, точно спрашивая, куда же девался Кэсби. Минуту илидве мистер Панкс в безмолвном ужасе созерцал этого оборотня; затем отшвырнулножницы и бросился бежать без оглядки, спеша укрыться где-нибудь от последствийсвоего преступления. Он бежал, точно боясь погони, хотя вслед ему неслисьтолько взрывы хохота, от которых звенело в воздухе над Подворьем КровоточащегоСердца.

Перемены в состоянии тяжелого больногомедленны и подчас неопределенны; перемены в нашем мире, который тоже тяжелоболен, скоропалительны и бесповоротны.

Крошке Доррит приходилось думать и о тех и одругих. Большую часть дня она теперь снова проводила в стенах Маршалси, которыеее приняли под свою сень, как родную; там она ухаживала за Кленнэмом, хлопоталавокруг него, сторожила его сон, и даже уходя ненадолго мыслями и сердцемоставалась с ним. Но жизнь вне тюремных стен предъявляла к ней свои требования,и ее неутомимого терпения хватало на все. Там, вне тюремных стен, была Фанни сее тщеславием, с ее капризами, с ее причудами, с ее негодованием по поводудосадного обстоятельства, которое теперь еще больше мешало ее светскимразвлечениям, чем в ту пору, когда был одолжен ножичек с черепаховым черенком,— глубоко уверенная, что она несчастна, глубоко обиженная, что ее не утешают,глубоко возмущенная, что ее смеют считать несчастной и утешать. Там был еебрат, вечно пьяный, тщеславный, расслабленный, с трясущимися руками и ногами,молодой старичок, так туго ворочавший языком, как будто рот у него был набиттеми самыми деньгами, что придавали ему самоуверенность, неспособный шагуступить самостоятельно, покровительственно обращавшийся с сестрой, которой онмилостиво позволял служить ему опорой и которую по-своему, эгоистически любил(этой сомнительной заслуги нельзя было отнять у злополучного Типа). Там быламиссис Мердл в элегантнейшем трауре (его спешно пришлось выписать из Парижа насмену более скромным вдовьим одеждам, должно быть изодранным в приступе горя),с утра до вечера ведшая упорную войну с Фанни, сверкая перед ней ослепительнымвместилищем своего неутешного сердца. Там был бедный мистер Спарклер, который втщетном чаянии восстановить мир между ними, пытался робко намекать, что обе онизамечательные женщины и без всяких там фиглей-миглей, — и тем действительнодостигал некоторых результатов, так как обе с редким единодушием свирепонабрасывались на него. Была там и миссис Дженерал, недавно воротившаяся вродные края и через день славшая, им по почте сдобренные Плющом и Пудингомпросьбы о рекомендациях, которые требовались ей для поступления на очередноеместо. Заметим, кстати, напоследок, что, судя по обилию рекомендаций,составленных в самых красноречивых выражениях, эта почтенная дама обладала такимколичеством общепризнанных добродетелей, что могла украсить любое место — но понесчастному стечению обстоятельств никто из ее горячих и высокопоставленныхпоклонников не нуждался в данное время в ее неоценимых заслугах. Когда грянулакатастрофа, вызванная смертью достославного мистера Мердла, многие в высшемсвете поначалу не знали, на что решиться — утешать ли его вдову, или отказатьей от дома. Но в конце концов они пришли к заключению, что для них выгоднеесчитать ее жертвой злостного обмана, и в качестве таковой миссис Мердл быламилостиво оставлена в их кругу. Иначе говоря, было решено, что Общество, винтересах самого Общества, должно встать на защиту миссис Мердл, женщинытонкого воспитания и обращения, попавшейся в сети грубого дикаря (легенда оличных достоинствах мистера Мердла развеялась в ту же минуту, как быларазоблачена легенда о его богатстве). А миссис Мердл в благодарность за такоевеликодушие больше всех усердствовала в изъявлениях гнева и ненависти,тревоживших преступную тень покойного, и, подобно сказочной колдунье выйдяневредимой из огня, жила припеваючи.