Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

— Я уже побывал и Шахерезадом, и Ларошфуко! — смутился Куропёлкин. — Ещё и Пигмалионом быть не намерен.

— Нет, тут что-то другое. — Звонкова покачала головой. — Рассказывай.

— А и нечего рассказывать. Когда-нибудь развеселю тебя одной историей. Но не сегодня.

Регистраторша отнеслась к молодой паре спокойно, не вскрикнула, не упала в обморок. Хотя, несомненно, удивилась чуть ли не домашним одеждам брачующихся. Кто такая Нина Аркадьевна Звонкова, она и представления не имела. А на Куропёлкина поглядывала всё же с пытливостью, старалась что-то вспомнить.

— А ты не Геонавт? — спросила вдруг она.

Звонкова собралась что-то натараторить, но регистраторша сказала:

— Я не видела церемонии, в огороде занималась делами, осень всё же. Но по радио его называли вроде бы Куропёлкиным.

— Мы однофамильцы, — сказал Куропёлкин. — Фамилия вроде редкая, но всякое бывает…

— Бывает, — согласилась регистраторша. И задумалась. Потом рука её поползла к телефонной трубке. Но не доползла. Расхотела.

Походили по монастырю. Молчали. Будто энергия радости в них иссякла. К тому же вид душевнобольных, для которых обещанный приютный дом так и не отыскали, вызвал мысли невесёлые. У сурово-строгого собора времён Ивана Грозного постояли (молча же) полчаса. Перекрестились.

И тут Звонкова вспомнила, сказала:

— Муженёк, повтори, что ты пообещал мне.

— Не проваливаться от тебя под землю.

— И ещё.

— Честное слово! — искренне сказал Куропёлкин.

— Ну вот и ладно, — сказала Звонкова. — А со здешним неблагополучием следует разобраться.

Событие отмечали втроём. Звонкова, Куропёлкин и Дуняша. Скромно отмечали. Куропёлкину пришлось, вопреки убеждениям его желудка, хлебнуть шампанского. И так как компания состояла из троих, естественно, ею была употреблена бутылка крепкого напитка (коньяка). На троих.

И с середины следующего дня для Нины Аркадьевны продолжились трудовые будни, для Куропёлкина же — дни домашнего ареста, только что без браслетов на ногах, типа того, что сделал великомученицей сытную блондинку из остоженского переулка, поэтессу и вообще нежное существо.

Вечером принеслась (на автомобиле, но пусть и на метле) из города молодая жена и стала (не сразу, понятно) делиться свежей информацией:

— То, что продлили твоё пребывание рядом со мной (я за тебя поручилась), — замечательно. Но есть одна неприятность, и виновата в ней я. Прерванное заседание комиссии может продлиться и ещё несколько месяцев. Причина — в твоей выходке в клубе ночных прапорщиков. Мол, разве можно иметь дело с таким бесстыжим человеком. Это — во-первых…

— Эко ты меня огорчила! — рассмеялся Куропёлкин. — А во-вторых?

— А вот во-вторых — дело тёмное. И связано оно с твоей Баборыбой. И тут ставится под сомнение не только твоя репутация, но и моя. В частности, чем вызвана наша внезапная свадьба-женитьба. Но вроде бы и не она — главное…

— А что?

— Не знаю, — грустно сказала Звонкова.

— Надо завтра же призвать Селиванова, — нахмурился Куропёлкин.

— Призвать — не проблема, — сказала Звонкова. — Но захочет ли он что-либо важное открыть нам?

Завтра же Селиванов был доставлен в усадьбу Звонковой. Он выразил неодобрение увоза его со службы и дал понять, что откровенничать не намерен. Но после того, как Звонкова отвела его в сторонку и что-то нашептала ему на ушко, настроение его изменилось. Выяснилось, кстати, что Селиванов расположил себя в оппозиции к интриганам и пустышкам из комиссии, оттиснувшим его, практика, от важных дел. Для них и триумф Куропёлкина оказался обидным и незаслуженным. Они-то, не все, конечно, но самые ловкие из них и были, оказывается, создателями новейшей области человеческой деятельности — Геонавтики и Центра Фундаментальных Исследований Геонавтики (ЦФИГ) у них — книги с теориями Геонавтики, а у Политолога, титана общественной мысли, — их пять, одна другой толще, с привлечением подробностей из жизни каракатиц, кротов, чупарахч и цитатами из любимых некогда авторов Политолога, но приспособленных к нынешним ветрам и дождям. А тут объявился какой-то пожарный и флотский проходимец, и его надо поощрять. Выход на сцену Куропёлкина в ночном клубе с раздеванием в финале номера их, конечно, обрадовал, но это были лишь десять копеек в щель фаянсовой копилки. А так они ждали родов Баборыбы. То есть, извините, Людмилы Афанасьевны Мезенцевой.

— Ага, всё-таки Баборыба! — воскликнула Звонкова и грозно взглянула на Куропёлкина. Потом обратилась к Селиванову: — И чего же они ждут от родов этой дамы?

— Полагаю, что даму эту имеют в виду как средство управления Евгением Макаровичем. Ребёнок будет объявлен наследником Геонавта, и ему могут быть переданы какие-то особенные права. Тем более что если всплывут документы, подписанные вами двоими в Рогачёве, Евгения Макаровича назовут многожёнцем и его заслуги будут умалены.

— Ни с Баборыбой, ни тем более с Мезенцевой я не вступал ни в какие браки и не жду от них никаких детей! — зарычал Куропёлкин. — У меня одна любимая жена, вот она!

— Евгений Макарович, — ласково сказал Селиванов, будто свой, будто с желанием успокоить Куропёлкина, — вы же знаете, что у нас ничего не стоит испечь любой документ. И будто бы есть с гражданкой Мезенцевой секретные соглашения, выгодные влиятельным и корыстным людям. Поэтому советую: отнеситесь к ситуации без легкомыслия и беспечности. И уж вы совершенно зря плясали и кувыркались в ночном клубе. И дали повод отодвинуть вердикт комиссии до родов Баборыбы, для вас Баборыбы.

«Будто бы есть секретные соглашения! — возмутился Куропёлкин. — Сам небось и состряпал эти секретные документы, а теперь его от добыч отодвинули, и он в оппозиции!»

— Я до этих влиятельных и корыстных людей доберусь! — пообещала Нина Аркадьевна Звонкова.

А в обществе, оказывается, снова вспыхнул интерес к беременности Баборыбы, определённо кем-то подогретый или даже организованный. Слёзно жалели беззащитную нимфу и порочили имя Куропёлкина. Фотографии с его безобразиями в ночном клубе обошли все газеты, погуляли в Интернете, обсуждались в шоу-толковищах типа «Посмотрим и поговорим», где его с помощью свидетельства отчего-то автомобилиста-грузина, знакомого телеведущему, обвинили в уголовном нарушении правил дорожного движения. Правда, в одной из газет художественный руководитель клуба «Прапорщики в грибных местах», пожелавший остаться неизвестным (и лицо его прикрыли маской носорога), убедительно разъяснил, что никакого Куропёлкина в клубе не было, а выскочил на сцену совершенно случайный здесь человек, из «купчишек», и подёргался, а потом разбил лбом зеркало в коридоре, и он, худрук, подаёт в суд на клеветников из жёлтый прессы. («Ба! Да это же Трескучий! — сообразила Звонкова, рассматривавшая вместе с мужем фотографии. — С чего бы это он худрук в клубе?») С Куропёлкиным всё было ясно. Что же касается Баборыбы, то к её родам готовились, как к родам очередного британского наследника. Такого ожидания торжеств, благополучий и карнавалов в нашей провинциальной, отставшей от европейских церемониальных красот стране не было никогда. Приглашаемые на ТВ акушеры, цыганки, нумерологини пророчили появление не менее двух ребёнков. Было скучно без комменариев и небесноравных стихов горлопана-громобоя Держивёдры. Но тот не ко времени отбыл в Антарктиду, чтобы изучать и воспевать сексуальную жизнь пингвинов. Уместен был бы сейчас красавчик Фёдор Курчавов-Шляпин в косоворотке, но его так и не вернули инопланетяне, прежде казавшиеся добрыми. Теперь же высказывались печальные предположения, будто бы инопланетяне настолько хорошо узнали свойства Шляпина, что посчитали: привозить его на временные прогулки уже нет нужды, а съели его целиком для улучшения их породы. Прожевали ли они при этом его балалайку? Тут мнения расходились. Неутомимо-непоседливый блогер Таня Б. водил шествия по Москве с транспарантами: «Честь и процветание детям Баборыбы! Нагайкой по голым задам алиментщиков!». Будто сам существовал без голого зада.