Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

25 ноября я присутствовал на замечательной свадьбе карликов, подробности коей (занесены) в мой дневник. Из (дневника) можно узнать, какая пальба и пьянство происходили в том году в Петербурге по случаю многочисленных побед, одержанных в этот год царем над шведами; ибо для России изо всего царствования Петра I то был самый счастливый год, так как в течение его русские взяли у шведов нижеследующие страны, города и крепости: Эльбинг в Пруссии, Ригу, Динамюнде, Аренсбург на Эзеле, Пернов, Ревель, Выборг и Кексгольм — и таким образом стали господами и властителями Дагё, Эзеля, Лифляндии, Эстляндии, Карелии и Кегсгольма. Все эти места, за исключением Эльбинга, уступленного впоследствии Пруссии, царь при заключении мира со Швецией удержал за собой.

Насколько был счастлив этот год, настолько печален и (полон) опасностей был последующий, что мне пришлось отчасти испытать и (на себе).

4 января 1711 г. получены были сведения о нарушении турками мира с Россией. Вскоре затем царь весьма поспешно поехал в Москву. 1 февраля (туда же) выехал посланник Юль.

6-го мы проехали мимо многих чумных, лежавших в лесу, а 8-го (прибыли) в Москву.

9 февраля вечером Остерман, в то время канцелярский секретарь, ныне русский вице-великий канцлер, подбежал, простоволосый, к нашим воротам и стал в них стучаться. Стража не решалась впустить (его), так как думала, что на улице разбойники. Я сбежал вниз и, когда узнал (его) голос, впустил его, но он (тут же) упал без чувств в мои объятия, и я с помощью стражи понес его в наши комнаты. Придя в себя, он сказал, что бывший с ним барон Ф. фон Виллемовский, один из старших царских морских капитанов, остался (во власти) разбойников. Взяв с собой часть наших людей при оружии, я тотчас выбежал (на улицу), но так как мы не знали, откуда шли (Остерман с Виллемовским), то я послал людей в одну сторону, а сам (пошел) в другую. Заметив меня при сиянии снега и, вероятно, предположив, что нас больше, чем было (на самом деле), мошенники эти убежали. Несчастного барона я нашел почти (совсем) раздетого в канаве, стоящим на голове; нашел шпаги Виллемовского и Остермана и еще кое-что из их вещей. Возле Виллемовского лежало двое тяжелораненых, едва живых морских солдат (mariner). Мы внесли несчастного к себе. Я спас его карманные часы, 144 дуката золотом и бриллиантовое кольцо, не замеченное разбойниками, вследствие того, что на нем были перчатки. Из двух дукатов, из (числа) этих 144, сделан был перстень, имя покойного барона (вырезано) на внутренней (стороне), и (перстень этот) подарен мне. Я до сих пор храню его. Несколько дней спустя (Виллемовский) умер в нашем доме от (полученных) ран.

В те времена в Москве было столько разбойников, что почти всякое утро мы находили в окрестностях нашего подворья одного, двух или нескольких убитых. Это побудило (меня) выходить, в течение нескольких вечеров подряд, со всеми людьми ловить разбойников. Раз один (из них) проскочил мимо (самого моего носа). В горячности (и) торопливости я выстрелил в него на расстоянии полутора локтей из пистолета, который держал в руке, но, к счастью, не попал, ибо если б я убил его, то, без сомнения, сам поплатился бы за то жизнью, так как (мы) не застали его при совершении какого-либо преступления и, следовательно, его ни в чем нельзя бы было уличить.

Так как мы готовились к путешествию в Турцию, то (однажды) посланник послал меня в город купить, что было нужно для дороги. Москва весьма многолюдный город, вследствие чего на (ее) базарах бывает неописуемая давка. Мне пришлось ехать сквозь толпу. В это время одна женщина неосторожно оборотилась спиной к моим саням и была сшиблена с ног дышлом. (По этому поводу) тотчас произошло волнение, и бывшие там во множестве царские гвардейцы стали меня теснить. Я выпрыгнул из саней, вынул шпагу (и) приказал находившемуся со мной (в качестве) лакея портному Антонию Рингскау (Anthoni Ringschow) ехать вперед. В это мгновение надо мной было поднято по крайней мере 24 обнаженные шпаги и несколько так называемых дубин. Я защищался (от ударов) как умел и, благодаря своей силе и проворству, пробился сквозь (толпу), [затем вскочил в сани] и приказал портному ехать. Таким поистине чудесным образом и при могущественной охране Божией я спас свою жизнь…

28 февраля в Москве я (осматривал) большой колокол, получивший, благодаря своей величине, такую широкую известность, и написал внутри его мое имя. Он имеет в диаметре 9 зеландских локтей, а язык его в обхвате — 3 % локтя.

7 марта. Осматривал я великолепные могилы царей и богатый собор близ дворца: в тот день мне пришлось видеть неисчислимые сокровища, (состоящие из) драгоценных камней, золота, серебра и жемчуга и стоящие, я думаю, многие миллионы.

В числе множества других редкостных вещей, показываемых (в соборе), в боковой (его части) в маленькой часовне находится, как уверяют, риза Господа нашего (Иисуса) Христа, лежащая в маленьком ларе. Впрочем, мы ее не видели, ибо один ключ от ларя хранится у царя, а другой [от другого замка?] у патриарха, так что сами царь и патриарх могут видеть ризу только когда они вместе. Показывали нам также руку апостола Андрея, голову Богослова и образ Божией Матери, писанный будто бы Евангелистом Лукой; (образ) усеян сотнями алмазов, но никакого рисунка различить на нем нельзя, вследствие его черноты, (происходящей), быть может, от древности. 8 марта в этом храме была торжественно провозглашена война против турок. Подробности (этой церемонии) [занесены] в мой дневник.

20 марта я поехал с посланником в монастырь Воскресения, находящийся милях в десяти от Москвы. Тамошний храм построен по точному подобию Иерусалимского, что стоит над Гробом Господним, и сам Святой Гроб посреди храма совершенно такой же величины и устройства, как в Иерусалиме, а у дверей его [такой же] камень. Посланник Юль говорил, что это подражание вполне и во всем сходно с теми [моделями Иерусалимского храма], продающимися в Александретте и на всем Азиатском побережье Средиземного моря, которые он видел, когда в молодости там путешествовал.

Во время (этого) моего пребывания в Москве я снова старался поддерживать отношения со всеми профессорами тамошней гимназии, в особенности же с моим хорошим другом Феофилактом Лопатинским.

29 мая[434] пустились мы во имя Господне в путь в Турцию. Через Россию и казацкую Украину мы ехали безостановочно. В настоящее время столица в Украине Глухов, ибо прежняя столица, Батурин, разрушена в последнюю войну, после того как гетман Мазепа перешел с большим числом своих людей на сторону короля Шведского. В Глухов головы коменданта и гетманского министра были (наткнуты) на шесты, (а) тела положены на колеса за так называемую измену (этих лиц) царю. Я имел честь поцеловать руку у тогдашней гетманши. Это была красивая и весьма вежливая женщина. Вообще все казаки отличаются в такой высокой степени учтивостью и скромностью, что в тех краях [то есть в России] это кажется невероятным. Во время этого путешествия я проехал в 2½ мили от Полтавы, получившей широкую известность благодаря великому поражению шведов.

26 июня мы прибыли в Киев. Тут я имел случай увидать знаменитые Киевские пещеры с могилами святых. Потом я купил печатный план (этих пещер), с описанием (их) по-латыни, и изданное по-славянски житие важнейших из (киевских) святых с гравюрами: обе книги приобретены мною в самом Киеве. (Окрестности города представляют) самую прекрасную и плодородную местность, какую мне случалось видеть. Не говоря уже о множестве великолепных монастырей, в Киеве находится многолюдная академия, заключавшая незадолго до моего приезда тысяч шесть studiosis. Ректором ее был мой добрый друг, упомянутый Феофан Прокопович, ставший в тот год путевым духовником царя.