На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

с теми, например, кто сосет из нас кровь…

— Предупреждаю! — строго возгласил присутствующий полицейский чин.

Прохор продолжал:

— Я говорю о клопах…

В зале раздался смех.

— Я говорю, как их бить, тех клопов, которые сосут нашу кровь.

— Предупреждаю вторично! — опять забеспокоился пристав.

Прохор продолжал:

— Есть, может быть, такие дураки из нас, что думают, будто наших кровопийцев можно перебить одного за другим. Нет, это невозможно, друзья. Разве всех перебьешь по одному? Тут надо, друзья, все условия в квартире менять, дочиста менять.

Неожиданно раздались аплодисменты. Пристав, не поняв, пожал плечами. Прохор продолжал с еще большим увлечением:

— Вот, например, у нас есть такой Благов, он сидит в профессиональных союзах, так он думает, что достаточно персидским порошком посыпать — и клопы будут меньше сосать из нас кровь.

Снова аплодисменты.

— Нет, друзья. Я думаю, что даже и полной дезинфекции будет мало.

С места кричат:

— А что же надо, по-твоему?

— Что надо-то? Надо, товарищи… виноват, господин пристав, я забыл, что это слово запрещено, — скажу не «товарищи», а «братья»… надо, братья, всеми нашими общими силами навалиться на кровопийцев, силами всего рабочего класса и всю квартиру послать на сломку, к чертовой бабушке, надо всю квартиру ломать…

Полицейский закричал:

— Третье предупреждение! Прекращаю вашу речь!

Поднялся гул:

— Чего там… Не бойся, оратор, продолжай речь, продолжай…

— Не слушай, брат, полицию. Прохор не торопился сходить с трибуны:

— Ломать старую квартиру! Пора нам стать самим хозяевами своей жизни.

— Закрываю собрание! — провозгласил пристав и сделал знак городовым взойти на трибуну.

С большим трудом удалось нам успокоить рабочих и предупредить начинавшуюся было свалку с полицейскими.

Но дело было сделано. Во время лекции мы договорились об окончательном составе стачечного комитета. Подготовка стачки прочно стала на ноги. Я был уверен в успехе.

На другой день после лекции Викентий сообщил, что на завтра назначено важное партийное совещание. Дал мне адрес. Это в Капцовском училище, в Леонтьевском переулке, надежное по конспиративности место, много раз испытанное в прошлые годы для устройства довольно многолюдных собраний.

— От вашего района ждут двух представителей. На этом заседании должен быть, по совету с представителями районов, окончательно определен состав временной Московской исполнительной комиссии, которая будет действовать до момента созыва общегородской конференции. Очевидно, Павел, завтра на совещании мы с вами увидимся. Говорят, будут какие-то неожиданности, кто-то приехал в Москву, кого совсем и не чаяли. Почему-то очень скрывают, кто это. Конспирируют, как видишь, даже от меня.

Я очень заволновался. Роились в голове самые несбыточные предположения. Давно уже в одинокие минуты я стал сочинять про себя одну мечту и воображением отдаваться этой мечте, как отдаешься и плывешь за любимой и знакомой мелодией. Мне все грезилось, что неожиданно приезжает к нам посланец Ленина, привозит свет и разгоняет сомнения — и все меняется, все становится легко и просто, как всегда становится в мечте.

Но мне нельзя пойти в Капцовское: я обязался перед всем стачечным комитетом присутствовать на заседании, где должно было решиться объявление стачки.

К заседанию я должен был приготовить несколько сведений экономического и юридического порядка, а для этого встретиться с одним «марксистообразным» экономистом и сочувствующим нам адвокатом.

Как я ни хитрил с самим собою, как ни убеждал себя, что заседание стачечного комитета важнее всего, я с трудом противостоял сжигающему меня желанию быть на общегородском совещании… Но мое отсутствие у красильщиков могло возбудить среди них досаду, раздражение или даже могло быть принято как безразличие. А это создало бы отчуждение как раз в такие кризисные дни, когда надо было особенно беречь боевое настроение стачечников.

Решено было делегировать в Капцовское Ветерана и Тимофея.

ГЛАВА XXVI

Закончил я свои дела у красильщиков близко к полуночи. Волнение мое все возрастало по мере приближения, по моим расчетам, конца совещания в Капцовском училище. Полететь бы скорее и узнать…

По сговору с Ветераном и Тимофеем, один из них должен был прямо из училища зайти к Соне и передать ей все новости, «но обязательно с подробностями». К тому времени я условился быть тоже у Сони.

Стучу в дверь к Степаниде. Во дворе тихо, темно. В домике все окна завешены.

Отпирает Соня. Она так же взволнована, как и я. Замечаю, что мой приход как будто досаден ей.

— А я-то обрадовалась: думала, кто-нибудь из них, — простодушно говорит она. — Что же это? Ни Ветерана, ни Тимофея нет… Неужели несчастье?

— Какое несчастье?

— А там, в Капцовском, рискованно… Это же в самом центре. Как ты думаешь?

— Я ничего не думаю. Подождем, — сказал я с досадой, не сумев скрыть своего волнения.

— Я думала, ты меня успокоишь, а ты сам не в себе… Значит, и ты тоже опасаешься?..

Помолчали. Пробило двенадцать часов. В Капцовском все должно было давно кончиться. Опасно так долго держать людей и еще опаснее так поздно расходиться.

— А где же Степанида?

— Тоже волнуюсь и за нее. Жду. Сегодня ей обещано свидание в Новинской тюрьме.

— С Клавдией?

— Да. Ушла с утра, и нет ее и нет… Получила разрешение под видом тетки, бумага у нее на руках со вчерашнего дня. Свидание должно быть утром… Правда, профессор велел, чтоб после тюрьмы зашла к нему рассказать. Но ведь ночь уже на дворе.

В окно с улицы чуть слышно постучали. Соня вскочила:

— Это Степанов стук… Боже мой! Павел, родной! Что же это такое? Почему не они, а Степан? Подожди, я выбегу к нему. Три стука — значит, опасается заходить…

Тихо, очень тихо в этих комнатах, дыхание свое слышишь.

Она вернулась быстро. Села на диван, завернулась в шаль и молчит.

— Ну, что?

— А ничего… это он просто так.

— К чему хитришь? Я разве не вижу — плохое что-нибудь?

Нет, она не хитрила, а просто ей трудно было побороть дрожь, которая, помимо ее воли, вдруг затрясла ее. С усилием сделала глубокий глоток воздуха, И еще один глоток. И заговорила:

— Не приходили до сих пор и домой… Семьи думают, что они у нас. Степа сейчас побежал к Капцовскому училищу, если узнает что-нибудь, даст знать.

Наконец-то приплелась Степанида.

— Уж ждала, ждала Ивана Матвеевича! Задержали его какие-то дела допоздна. И досиделась до полуночи. А уйти, не дождавшись, не смела. Пришел — так и впился в меня: здорова ли, очень ли тоскует, спросила ли что-нибудь о нем? Бедный он, наш Иван Матвеевич, очень страдает, а все храбрится и не хочет показать. Извелся весь. Груша ему внушает хлопотать за Клавдию, а он отмалчивается либо машет на