Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

До конференции не было решено, следует ли позволить постоянному члену использовать право вето при решении вопросов, имеющих к нему непосредственное отношение. При решении этой проблемы вопросы возникали один за другим, подобно поднимающимся вверх ступеням террасы. К примеру, требуется ли единодушие: прежде чем Совету Безопасности будет предложено обсудить такой спор; прежде чем будут даны все рекомендации для урегулирования такого спора; прежде чем будут предприняты все действия. чтобы заставить возражающего члена учесть данные рекомендации? И кроме того, следует ли обязать каждого подчиняться решению, против которого он возражает?

Если требовать согласованности на всех этих стадиях, тогда фактически каждый постоянный член будет вправе помешать Совету вообще что-то сделать при решении спорного вопроса. Его придется убеждать согласиться, потому что принуждать его нельзя ни под каким видом. Это может привести к поощрению сделок между великими державами за счет маленьких стран. Если, напротив, постоянные члены, которых напрямую касается обсуждаемый вопрос, откажутся от права контролировать деятельность Совета, тогда каждый должен будет подчиниться вердикту большинства членов и, возможно, подвергнуться предвзятому отношению недружественной коалиции. Возникшие в результате обиды и недоразумения могут уничтожить всю организацию.

В ходе консультаций в Думбартон-Окс все яснее стали выявляться сложности этой проблемы. Советская делегация настаивала на полном использовании права вето. Американская делегация пыталась уговорить всех согласиться, что каждый из постоянных членов должен отказаться от этого права, по крайней мере на ранних стадиях обсуждения вопроса, касающегося его. 9 сентября Рузвельт обратился по этому вопросу непосредственно к Сталину (письмо дается в пересказе): «И мы, и британцы твердо полагаем, что при принятии Советом решения участники спора не должны голосовать. даже если один из них является членом Совета. Я знаю, что общественное мнение в Соединенных Штатах никогда не поймет и не поддержит план международной организации, попирающей этот принцип». Он добавил, что, по его мнению, малые страны тоже отвергнут подобный план. Что же хотел сказать президент этой свободно сформулированной просьбой? Желало бы американское правительство, если не возражало бы советское, использовать право предварительно, чтобы удержать Совет от навязывания нам решений, возможно, даже под угрозой санкций или применения силы? Вопрос оставался нерешенным, пока не было ответа на обращение.

Хэлл рассказывает, что через два дня после открытия конференции президент одобрил «…нашу новую позицию, согласно которой голоса наций, имеющих отношение к вопросам, рассматриваемым Советом, в том числе и великих держав, не должны учитываться в решениях Совета по этим вопросам». Он добавляет: «Между нами. однако, еще были некоторые разногласия по поводу того, должно ли это воздержание от голосования применяться только к мирному урегулированию споров, к которым имеет отношение одна или большинство основных наций, или также к принудительным действиям».

Адекватно проследить эволюцию официальной позиции Соединенных Штатов по вопросу о процедуре голосования было бы испытанием терпения для любого, кроме самого заинтересованного исследователя, так как она претерпела различные фазы и изобиловала неясностями.

Сталин начал свой ответ с замечания, что у него создалось впечатление, будто в Тегеране Рузвельт и Черчилль согласились с ним о правиле единодушия без всяких ограничений, предложенных теперь. Кстати, доступные мне протоколы бесед на Тегеранской конференции не говорят о том, что вопрос определенно или ясно обсуждался. Считалось, что четверо главных союзников будут всегда согласны и будут действовать совместно. Поэтому у Сталина были прочные основания думать, будто президент тоже считает, что исполнительная власть организации будет применяться только тогда, когда и если все основные союзники придут к соглашению.

Он объяснил, почему не может отступить от этого правила. Советскому правительству, сказал Сталин, приходится считаться с тем фактом, что некоторые влиятельные иностранные круги подвержены «нелепым предрассудкам», мешающим объективному взгляду на Советский Союз. Они противятся правилу единодушия потому, что это идет вразрез с их желанием сдерживать Советский Союз. Более того, сказал он, советское правительство боится оказаться в изоляции и проиграть в диспуте, участником которого является. Но советское правительство хотело бы, чтобы ему верили, когда оно заявляет, что не хочет делать ничего, с чем не согласны остальные. Сталин предложил, чтобы остальные страны еще подумали, каковы могут быть последствия, если великие державы не будут единодушны. Опираясь на эти доводы, он в беседе с Гарриманом объяснил, что, по его мнению, менее крупным странам нельзя позволять вступать в диспуты с более крупными, осложняя тем самым отношения между ними, как это было раньше. Можно заметить, что этот пункт нечасто фигурирует в комментариях американцев.

В приведенных высказываниях советского правительства прослеживается печальное непонимание того, что перспектива единодушия стала неясной большей частью из-за его собственных действий. Как заметили Гарриман и Кеннан, политика советского правительства в то время была двойственной: наблюдались желание навязывать свою волю в вопросах, которые СССР считал жизненно важными для своих безопасности или престижа, и при этом – стремление к сотрудничеству. При такой двойственности легко потерять равновесие. Если советское правительство не хочет больше доверять своим союзникам и не воздерживается от репрессивных мер, ссоры могут возникнуть в любой момент. Напротив, безоговорочное правило единодушия, к которому все стремились, может уберечь Советский Союз от менее серьезных опасностей, чем та, что возникнет при отчуждении от союзников.

Наконец делегации в Думбартон-Окс пришли к компромиссному решению. Согласно полученной формуле, Совет Безопасности будет иметь право прилагать усилия к мирному урегулированию спорного вопроса, не учитывая голоса участников спора, даже если они постоянные члены. Но постоянные члены сохранят право вето. даже если они участвуют в диспуте на Совете при рассмотрении вопроса, требующего применения силы. Ни Рузвельту, ни Черчиллю, собравшимся в Квебеке, предложение не понравилось. Но если бы и понравилось, сомнительно, чтобы оно оказалось приемлемо для советского правительства. Случилось так, что после четырех недель конференции обсуждение этого вопроса зашло в тупик.

Хэлл, казалось, был удивлен этим. Вера, которую еще с Московской конференции питал он в то, что советское правительство решит все обсуждаемые вопросы, если с ним обойтись справедливо и терпеливо, сильно поколебалась. Его волновала претензия Советского Союза на самостоятельность решений в отношении Венгрии.

Румынии и Болгарии. 18 сентября он направил Гарриману недоуменный запрос, не решило ли советское правительство круто изменить политику сотрудничества с западными союзниками, о которой, «по-видимому», договорились в Москве и Тегеране, и начать следовать противоположным курсом. Он предложил посольству высказаться по этому вопросу, акцентируя внимание на причинах изменения политики Советского Союза. Вопрос привел посольство в замешательство. Неужели проигнорированы десятки обращений, которые оно направляло, заметив многие признаки невнимания Советского Союза к желаниям американцев и британцев?