Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Рузвельт попросил его отложить дискуссию по вопросу вето до того времени, пока они не встретятся все трое. Черчилль сделал это одолжение с согласия Сталина.

Черчилль в Москве, октябрь 1944 года; европейские дела, военные и гражданские

Черчилль пришел к выводу, что ему необходимо лично переговорить со Сталиным, а не продолжать бесполезный обмен посланиями. Сталин говорил, что не может оставить Россию ради еще одной личной встречи. Когда Гарриман посетил Сталина 23 сентября, чтобы доложить о решениях Квебекской конференции, тот показался ему «более измотанным, чем когда-либо, и еще не полностью поправившимся» после длительного гриппа. Посол передал Сталину слова президента о том, что ему придется отложить встречу до окончания выборов в Америке, но он подумывает о ней в конце ноября и считает, что Средиземное море будет приятным и взаимоприемлемым местом. Сталин согласился, что такая встреча очень желательна, но повторил, что боится запрета врачей на путешествие даже на теплое Средиземное море, поскольку те считают вредной для него любую перемену климата. Гарриман попытался уговорить его проще относиться к советам медиков, пообещав, что к ноябрю у него могут появиться несколько новых докторов. Сталину, похоже, понравилась эта мысль, но окончательного ответа он не дал.

Не видя другого выхода, Черчилль решил снова совершить тяжелое путешествие в Москву, чтобы увидеться с непоколебимым главой Советского государства, с которым, напишет он позже в мемуарах, «всегда можно говорить как человек с человеком».

27 сентября он указал на важность своей задачи, написав Сталину, что после возвращения с долгих переговоров с президентом (в Квебеке и Гайд-парке) он может заверить Сталина в их твердой уверенности, что надежды мира зиждутся на согласии между Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом. Он добавил: «Я с удовольствием приеду в Москву в октябре, если мне ничто не помешает». Два дня спустя, рассказав Рузвельту о нежелании Сталина выезжать из Москвы по состоянию здоровья, Черчилль информировал его:

Рузвельт не сделал никаких прямых замечаний ни по поводу инициативы Черчилля предпринять поездку в Москву, ни по поводу содержания дискуссии, предложенного Черчиллем. В первом ответе (от 30 сентября) он только сказал, что даст указание Гарриману оказывать ему необходимую помощь, но представительство Стеттиниуса или Маршалла ему не кажется ни практичным, ни выгодным. В тот же день Сталин информировал Черчилля, что в октябре с удовольствием примет его или Идена в Москве, и выразил наилучшие пожелания. Черчилль счел этот ответ «в высшей степени приветливым» и твердо решил ехать.

Гопкинс нервничал по поводу исхода встречи двоих без Рузвельта. Узнав, что президент собирается отправить Черчиллю послание, что, по его мнению, подразумевало согласие с тем, что премьер-министр будет говорить от имени как британского, так и американского правительств, Гопкинс убедил президента, чтобы тот был осторожен. Гопкинс задержал это послание и составил другое, которое Рузвельт направил Сталину 1 октября. В нем говорилось: «Вы понимаете, я уверен, что в нынешней всемирной войне нет буквально ни одного вопроса – военного или политического, в котором не были бы заинтересованы Соединенные Штаты. Я твердо убежден, что мы втроем, и только втроем можем найти решение по еще не согласованным вопросам. В этом смысле я, вполне понимая стремление г-на Черчилля встретиться, предпочитаю рассматривать Ваши предстоящие беседы с премьер-министром как предварительные к встрече нас троих, которая, поскольку это касается меня. может состояться в любое время после выборов в Соединенных Штатах».

Далее он продолжил: если его предложение приемлемо для Сталина и Черчилля, он бы хотел, чтобы на переговорах присутствовал Гарриман – в качестве наблюдателя. «Г-н Гарриман, конечно. не был бы в состоянии дать от имени правительства Соединенных Штатов обязательства по важным вопросам, которые, вполне естественно, будут обсуждаться вами и г-ном Черчиллем».

Эти меры предосторожности, как и следовало ожидать, весьма позабавили Сталина. Он ответил Рузвельту: «Ваше послание от 5 октября несколько озадачило меня. Я полагал, что г-н Черчилль едет в Москву по уговору с вами в Квебеке. Оказалось, однако, что это мое предположение как будто бы не соответствует действительности. Мне неизвестно, с какими вопросами едут в Москву г-н Черчилль и г-н Идеи. Мне об этом ничего не сообщали до сих пор ни тот ни другой. Г-н Черчилль выразил желание в своем послании на мое имя приехать в Москву, если не будет возражений с моей стороны. Я, конечно, ответил согласием». Такое же послание, как Сталину. президент послал и Черчиллю. В отношении присутствия Гарримана он писал: «Пока, естественно, Аверелл не будет уполномочен принимать какие-либо обязательства от имени Соединенных Штатов. Я не могу позволить кому-нибудь связывать меня обязательствами заранее. Он будет держать меня полностью в курсе, а как только встреча закончится, вернется в Штаты и проинформирует меня».

Президент объяснил идею привлечения Гарримана. Он сказал. что считает эту встречу Сталина и Черчилля предварительной перед полновесной встречей всех троих. Он посоветовал послу иметь в виду, что его и Хэлла напрямую касаются все вопросы, которые будут обсуждать Сталин и Черчилль, и потому важно, чтобы после этой встречи они имели полную свободу действий.

В послании от 5 октября Черчилль ответил, что будет только рад присутствию Гарримана на основных совещаниях, но уверен, что Рузвельт не будет возражать против частных, с глазу на глаз, переговоров между ним и Сталиным или между Молотовым и Иденом. По прибытии в Москву, 9 октября, Черчилль уведомил об этом Гарримана. Он также очертил перед ним круг вероятных тем и свою позицию, в том числе поделился идеей попытаться выработать какие-нибудь соглашения относительно сфер влияния на Балканах. Передавая эту информацию президенту, Гарриман спросил, не хочет ли тот, чтобы он попытался принять участие в личных переговорах между Сталиным и Черчиллем. Президент ответил отрицательно, сказав, что он должен присутствовать только на тех встречах, на которые его пригласят, и только в качестве слушателя или докладчика.

Как будет видно из повествования, Гарриман был рядом с Черчиллем и Сталиным при всех их беседах, кроме некоторых личных бесед во время досуга. Черчилль с Иденом полностью и быстро информировали его, интересовались его мнением и передали ему и генералу Дину, как этого пожелало американское правительство, ведущую роль в обсуждении планов участия Советского Союза в военных действиях на Тихом океане. Однако личное отсутствие Рузвельта было той изоляцией, к которой стремился президент до окончания войны. Он хотел избежать обсуждения запутанных европейских вопросов, которые, по его мнению, не имели идеального решения.