Зрелость - Симона де Бовуар

Встреча состоялась во «Флоре». Мужчина носил звучное имя Нерон. Он выглядел лет на тридцать пять. Лицо восковое, слегка дегенеративное, с подбородком в духе Филиппа II, с гнилыми зубами, пронизывающим взглядом. На нем был роскошный костюм с длинным пиджаком и очень высоким воротником, кашемировый галстук с крохотным узлом по последней моде. В его одежде было что-то пижонское, мало соответствующее серьезности его физиономии; массивный перстень с печаткой сверкал на одном из его пальцев. Его подруга, Рене Мартино, приятная на вид брюнетка, показалась мне поразительно элегантной, тем более что в ту пору редкие женщины хорошо одевались. Мы ходили с непокрытой головой или в тюрбанах; только что появившиеся в продаже огромные разукрашенные шляпы стоили целое состояние и зачастую вызывали насмешки; Рене носила как раз такую, покрытую розами, но с такой непринужденностью, что, не делая ее смешной, шляпа ее красила. Разговор вел Нерон, он говорил с уверенностью и изяществом. Деньги его интересовали лишь постольку, поскольку позволяли встречаться с писателями и артистами; увлекаясь философией, он, по его словам, хорошо знал Гегеля и феноменологию. Особенно его занимала проблема времени. Он начал писать эссе о мошенничестве, рассматривая его как извращение понятия времени: мошенник, по его мнению, страдал своего рода «укорачиванием продолжительности». Он с одобрением прочитал рукопись «Мух» и предоставлял в распоряжение Дюллена сумму, необходимую ему для постановки пьесы. Его интеллектуальное самомнение нам не понравилось, однако нельзя требовать от мецената слишком многого, и, прощаясь с ним, мы потирали руки.

В последующие дни я увидела его во «Флоре»; он с сосредоточенным видом писал и таинственно сообщил мне, что отыскал неизвестную работу Гегеля, которая поразительным образом предвосхищала философию Хайдеггера; однако он не хотел открывать мне большего, пока не закончит исследования на эту тему. Зато однажды вечером он откровенно поведал нам о своей частной жизни; у него было две любовницы, одна брюнетка, другая блондинка, и ту и другую он называл Рене; ни одна из них не знала о существовании другой; он делал им одинаковые подарки, старался, чтобы они одевались в одной и той же манере и снял для них очень похожие квартиры. Сам он жил в Пасси, его любовницы при этом не знали, где находится его жилье. Нас он пригласил к себе. Мне вспоминаются испанские стулья с остроконечными спинками, угрожающе устремленными к небу, кресла из пергаментной кожи, изобилие хрусталя, ковров, канделябров; в библиотеке стояли роскошные книги в кожаных переплетах. Эта необузданно роскошная обстановка удивляла своим уродством и ледяной чистотой: судя по всему, никто не садился на эти стулья, ни одна сигарета ни разу не испачкала эти пепельницы, и ничья рука не переворачивала страницы этих книг.

И все-таки Нерон относился к своим двум подругам не совсем одинаково: мы познакомились лишь с Рене Мартино. Она жила на Монпарнасе в квартире, тоже роскошной, но без излишеств. Она пригласила меня к себе вместе с Ольгой; она щедро угощала нас пирожными и алкоголем с черного рынка. Лиза, которой однажды я показала ее во «Флоре», утверждала, что знает ее: всего лишь несколько месяцев назад та с тремя детьми обитала в жалком номере в маленьком отеле на улице Деламбр, где жила Лиза. Может, она только что встретила Нерона? Однако она, похоже, давно уже привыкла к удобствам роскошной жизни.

Прекрасным майским днем Дюллен пригласил Рене и Нерона в Ферроль; я приехала туда с Сартром и Ольгой. Мы пообедали в маленькой пристройке: Камилла превзошла себя. Нерон говорил, не переставая, его кругозор поражал, он поучал даже специалистов: относительно китайского театра он сообщил Дюллену подробности, которых тот не знал; он поведал нам о существовании в Болонье театра, построенного Палладио, еще более красивого, чем в Виченце. Вскоре в присутствии нотариуса должна была произойти встреча между Дюлленом, Сартром и Нероном, обещавшим внести миллион наличными.

В назначенное утро я работала у себя в номере, когда меня позвали к телефону, звонил Сартр. «Случилось нечто невероятное!» — сказал он. На рассвете Нерон бросился в озеро в Булонском лесу. Его выловил немецкий офицер, он в больнице; он хотел покончить с собой, поскольку у него не было денег.

Нерон быстро поправился и не без удовольствия рассказал нам всю правду. Он говорил, что пишет о мошенничестве: на самом деле он сам был мошенником. Полгода назад он был мелким банковским служащим, имевшим всего-навсего свидетельство об образовании; однако он читал, он мечтал, он много чего знал о деловом мире, был самонадеян, и язык у него был хорошо подвешен. Взяв в банке бланк, он использовал его, чтобы встретиться с некими сомнительными финансистами, и предложил им вложить капитал под такие невероятные проценты, что те предпочли не проявлять большого любопытства: разумеется, речь шла о не совсем законных спекуляциях; после получения первой прибыли их доверие к Нерону возросло, и они вручали ему все более значительные капиталы. Нерон расплачивался с Х деньгами, которые выманивал у Y, а с Y — теми, что вымогал у Z; из этих средств он брал деньги, необходимые для его роскошной жизни. Столь незамысловатая операция не могла долго оставаться незамеченной, но ему на это было наплевать, он хотел насладиться роскошной жизнью и сделал это. В случае серьезных неприятностей он всегда без особого отвращения рассматривал самоубийство как выход из положения: по правде говоря, это была не первая его попытка. Что касается его кругозора, то и это оказалось блефом. Не существовало ни неизвестного Гегеля, ни театра Палладио в Болонье, а подробности о китайском театре, которые он рассказывал Дюллену, он попросту выдумал. Сартр говорил, а я слушала, оторопев: вместо могущественного мецената перед нами предстал обезумевший мелкий служащий. Мы сразу же прониклись к нему симпатией; его спесь в роли богача нас шокировала: на деле же речь шла о довольно необычном обмане. Кичась своей эрудицией, Нерон показался нам глупцом: какая находчивость ему понадобилась, чтобы так хорошо скрыть свое невежество! Педантичности и снобизму мы, конечно же, предпочитали склонность к фантазии. То, что с помощью миллионов он покупал себе отношения с интеллектуалами, было досадно, однако нас восхищали смелость и изобретательность, которые он проявлял, дабы, пусть и мимолетно, преобразить суть своей жизни. Теперь я поняла, почему Лиза могла встретить Рене в дешевом отеле; в ней тоже томилось зерно авантюристки, и тот интерес, который она вызывала у меня, от этого только возрос. Вскоре Нерон попал в тюрьму Френ; однако его жертвы так или иначе скомпрометировали себя, не глядя согласившись на неестественные прибыли: никто из них не дал делу серьезного хода; к тому же Нерон заразился туберкулезом легких; он очень быстро вышел из тюрьмы и уехал лечиться на природу.

Сартр и Дюллен вместе посмеялись над ловушкой, в которую угодили; тем не менее они сожалели об исчезнувшем миллионе. «Я все-таки поставлю пьесу», — сказал Дюллен. Мы не сомневались, что он выполнит свое обещание, но надо было набраться терпения.

Что касается меня, то Брис Парэн поговорил со мной в январе о «Самообороне»; он меня очень удивил, заявив: «В общем, Франсуаза — это замкнутая личность!» А ведь я наделила ее пристрастием и потребностью в общении, которые находила в самой себе. И еще он заметил, на мой взгляд, более справедливо, что у нее нет данных для убийцы. Он полагал, что роман стоит опубликовать, но хотел узнать мнение Полана. Тот держал рукопись довольно долго. В июне я вместе с Сартром пошла на встречу к нему на квартиру, которую он занимал напротив арен Лютеции; день стоял прекрасный, и я была немного взволнована. Полан с интересом спросил меня, действительно ли Дюллен похож на Пьера, персонажа моей книги. Он считал мой стиль слишком отстраненным и любезно спросил: «Вас сильно затруднило бы переписать книгу от начала до конца?» — «О! — отвечала я. — Это невозможно: прошло уже четыре года!» — «Ну что ж, — продолжал Полан, — в таком случае ее опубликуют как есть. Роман превосходный». Я не разобрала, делал ли он мне комплимент или полагал, что мой роман из тех, которые считаются хорошими с коммерческой точки зрения. Но главное, мою книгу приняли: она появится в начале следующего лета. Я испытала скорее не радость, а огромное облегчение. Меня заверили, что название «Самооборона» совсем не годится; мысленно перебрав множество фраз и слов, я предложила название «Гостья», которое и было принято.