Приют изгоев - Инна Кублицкая

— Так что же? Нам теперь придется расширять столовую? — спросила Эйли легкомысленно.

Гомейза, мимо которой слухи, естественно, не прошли, имела свое мнение относительно данного вопроса, но высказывать его не стала. Только вздохнула. Ей ли было не знать, с какими душевными муками бедная девочка каждый раз встречала Князя-Сенешаля, она ли не видела, как у бедняжки дрожали руки, когда она ставила чашку на стол и прятала руки под скатертью. И вежливо улыбаться Князю-Сенешалю княжна так и не научилась.

А тут про нее такое говорят…

Так прошел еще месяц.

В тот день Эйли чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было в нынешний приезд в Столицу. Болезнь, кажется, оставила ее. И по этому поводу Эйли решилась предстать перед надоевшими подлипалами в достойном виде. И пусть граф Расальгети подохнет от зависти — если он еще и так не подох, чтоб ему Небес не видать.

Своему туалету Эйли уделила гораздо больше времени, чем рассчитывала, но зато вышла к гостям во всем блеске по их, имперским, меркам, добавив к этим нарядам свой талисман — ким-мериевую сережку, которую она носила как кулон.

К ней, как обычно, едва не самым первым прибежал Заниах. Он присел на свое место рядом с Эйли и начал быстро и сбивчиво рассказывать, как вчера он, сбежав от Алгораба, устроил в фонтане дворцового парка небольшую регату из собственноручно сделанных из твердой скорлупы ореха корабликов, и как сам Князь-Сенешаль, который хотел было отругать его за побег, принял участие в его забаве, азартно изображая ветер.

Эйли слушала его и смеялась, такое у нее сегодня было настроение, но вдруг Заниах остановился и замер на полуслове.

— Так что сказал князь? — смеялась Эйли, но Заниах продолжал молчать, уставившись на кулон Эйли.

— В чем дело, Зани? — удивилась Эйли.

Но ответить мальчик не успел, потому что по залу пронеслось легкое волнение, и, подняв глаза, Эйли с удивлением увидела, что от дверей по залу идет сам Князь-Сенешаль. Он прибыл неожиданно, без объявления; и Эйли увидела, что он чем-то озабочен и очень погружен в себя.

Пока он шел к столу, принимая приветствия придворных, Гомейза неуловимым движением поправила оборки на платье Эйли, а Эйли склонилась к мальчику:

— Вы не уступите свое место князю?

Заниах поспешно вскочил, поклонился; он побледнел и, казалось, чего-то сильно.

Не замечая этого, Князь-Сенешаль привычным движением потрепал своего воспитанника по плечу и отпустил. Мальчик, пятясь, с каким-то испугом оглядываясь на княжну, подался к дверям, едва не упал и, наткнувшись на кого-то из гостей, почти выбежал из зала. Среди гостей пронесся едва заметный ропот, а Эйли с тревогой посмотрела вслед мальчику.

Князь-Сенешаль всего этого не замечал. Он сел на освободившееся место рядом с Эйли, поцеловал княжне руку, кивнул, когда ему предложили чаю, и долго молчал, глядя в стол.

Большие часы, стоявшие на полу у стены, начали отбивать замысловатую мелодию; во дворе откликнулись башенные часы — время утреннего приема закончилось. Мелкие дворяне, еще мешкавшие в конце зала, поспешно сдавали чашки и давились недоеденными пирожными; аристократы вставали из-за стола и раскланивались.

Князь-Сенешаль угрюмо смотрел в свою чашку, и Эйли, прощаясь с гостями, оставалась за столом, так как не смела встать раньше Князя-Сенешаля.

Большая столовая опустела. Гомейза плотно прикрыла двери и подошла ближе, ожидая дальнейших распоряжений.

— Не пройти ли нам в гостиную, ваше высочество? — спросила Эйли, догадавшись, что Князь-Сенешаль уходить не собирается.

Князь встал и подал ей руку.

Гомейза поспешно отворила дверь и присела в глубоком реверансе; она с тревогой смотрела вслед князю.

В гостиной он сразу сел, выбрав кресло у окна, спиной к свету, предложил Эйли сесть в кресло рядом. Какое-то время князь молчал, потом сцепил руки в замок и сказал ровным, размеренным голосом:

— Я пришел просить вас стать моей женой.

Эйли вскочила, забыв о приличиях. Она никак не ожидала подобного поворота событий.

— Это невозможно! — выпалила она, прежде чем успела обдумать слова князя.

Князь кивнул. Он смотрел на Эйли спокойными глазами; было похоже, он ожидал подобной реакции.

— Моя матушка почему-то полагает, что лучше вас для меня жены быть не может, — начал говорить он, словно по писаному. — Может быть, она права. Однако для меня сейчас важно не столько ее мнение, сколько другие соображения. Конечно, я понимаю, что вы воспринимаете ваше теперешнее положение как весьма унизительное. К сожалению, я не всегда могу поступать так, как следует по законам чести, и вынужден уступать обстоятельствам политического характера. Поверьте, в моем отношении к вам нет ни капли вражды или неуважения, что, имел возможность вам доказать. — Он посмотрел на Эйли спокойными глазами, и та кивнула в ответ. — И еще, я прошу вас поверить, что для меня самого нет ничего унизительнее, чем необходимость обеспечивать безопасность Столицы взятием в заложники человека, который лишь формально является подданным Империи. Поверьте, я предпочел бы другой выход. На мой взгляд, единственным достойным выходом из этого тупикового положения может быть лишь наше бракосочетание. Я понимаю, что для вас это предложение весьма неожиданно; понимаю также, что вы, по крайней мере сейчас, не испытываете ко мне нежных чувств. — Он горько усмехнулся. — Наивно было бы ожидать, чтобы узник питал любовь к своему тюремщику… Поэтому я не просто согласен, я настаиваю на длительном сроке помолвки, во время которой я надеюсь завоевать вашу приязнь.

Она слушала князя с отстраненным вниманием, но не говорила ни слова.

— После оглашения помолвки, — продолжал князь, — вы избавитесь от оскорбляющего вас положения заложницы и станете моей гостьей, а я получу надежду когда-нибудь назвать моей женой не только прелестную и знатную даму, но и наследную княжну страны, с которой у Империи исторически сложились натянутые политические отношения и от которой я, по известным вам причинам, надеюсь получить определенную помощь…

— Вы ошибаетесь, князь, — вдруг перебила его Эйли. Князь-Сенешаль осекся.

— Вы ошибаетесь, — повторила Эйли твердо. — Я — не наследная княжна.

Князь медленно спросил:

— Разве вы не дочь княгини Сагитты?

— То, что я дочь княгини, — сказала Эйли, — еще не означает, что именно я буду править Таласом. Уже то, что я Дочь Императора, мешает мне стать правительницей — и Совет Гильдеров, и нотабли наверняка будут против меня… У нас иные традиции, чем в Имцерии. — Она посмотрела на князя. — Я полагаю, мой ответ должен повлиять на ваши… намерения?

Князь какое-то время молчал.

Молчала и Эйли, разглядывая свои сцепленные на коленях руки и не решаясь поднять на него глаза,, а когда молчание стало затягиваться, и Эйли подняла голову, она была поражена: князь улыбался. Можно даже сказать, что он беззвучно смеялся: его рот искривился в болезненной гримасе сардонической усмешки, а ожившие глаза с какой-то бешеной иронией смотрели внутрь себя.