Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Отчасти по этим причинам Черчилль выступил против политического устройства Четвертой французской республики, считая, что с переходом к новой форме правления Франция лишилась «аппарата, правительства и лидера». Черчилль осуждал новую Конституцию, одобренную французами на референдуме 13 октября 1946 года и отводящую ключевую роль в государственном управлении двухпалатному парламенту (Совету Республики и Национальному собранию). Парламент избирал президента, осуществлявшего лишь представительские функции и назначавшего Совет Министров, который нес ответственность перед парламентом. Британский политик считал, что вместо формулы А. Линкольна «власть народа волей народа и ради народа» новая Конституция предложила «власть собрания волей собрания ради собрания». По его мнению, «Франция нуждается в лидере, в том, кто способен обеспечить повиновение». Черчилль вспоминал свой опыт управления в годы Второй мировой. Ему не всегда удавалось добиться желаемого, а когда удавалось, то над этим приходилось изрядно потрудиться. Многие вопросы требовали обсуждений и согласований с коллегами и помощниками. «Но после того как я и Рузвельт встречались вместе, все становилось легче, — признавался британский политик. — Если мы двое соглашались по какому-нибудь вопросу, мы обычно добивались исполнения нашей точки зрения». Во Франции найдется сильная личность, которая разовьет стяг индивидуальности над Елисейским дворцом. Им станет также выходец из военной эпохи, боевой генерал и в прошлом союзник (хотя не без проблем, не без ссор и не без обид) Черчилля — генерал Шарль де Голль, который проведет в 1958 году конституционную реформу. С этого момента во Франции появится Пятая — президентская республика, существующая по сей день.

Наблюдая за происходящими в послевоенном обществе переменами, Черчилль смотрел не только на запад, но и на восток. Так, на закате политической жизни он даже стал «с иронией» завидовать абсолютной власти И. В. Сталина. Разумеется, подобного рода признания делались в частном порядке, не предавались огласке и не являлись каноничным выражением взглядов политика. На публике Черчилль продолжал оставаться сторонником разделения властей. Он признавал мудрость своих предков, разделивших власть между «Короной, палатами лордов и общин, каждая из которых ограничивала других». Именно из-за достигнутого в XVII столетии и распространившегося с тех пор на Туманном Альбионе ограничения и распределения полномочий стало возможным, что (как говорили либералы, и это высказывание представлялось Черчиллю очень удачным) «Хэмпден умер на поле боя, а Сидней — на эшафоте». Следуя трехвековым традициям, Черчилль считал «концентрацию всей власти над жизнью обычных мужчин и женщин в руках так называемого „государства“, которое будет применять ее посредством однопалатного правительства, реакционным шагом, противоречащим основному направлению британской истории».

Одновременно с концепцией разделения властей Черчилль также выступал за сохранение гражданского общества, когда судьба общества принадлежит и определяется его гражданами. Уже покинув пост премьер-министра и уйдя из большой политики, он призывал своих избирателей абстрагироваться от «массовых эффектов, средних чисел и голосований Гэллапа». Он напоминал, что совокупность голосов определяет будущее страны. «Апатия, самодовольство, словоблудие и безразличие часто могут являться ошибками», но в день выборов, эти качества «становятся преступлениями».

Нет ли в поощрении гражданского общества и подобных заявлениях о важности и ответственном характере участия в выборах противоречия с теми критическими стрелами, которые последовательно направлялись в адрес демократии? В понимании Черчилля — нет, поскольку, даже высказывая свои негативные замечания, он не собирался вносить кардинальные изменения в британскую модель государственного управления. В частных беседах он все больше приходил к мысли, что, несмотря на всю «неразбериху, ошибки, опасности, несправедливость и противоречия», свойственные демократии, все остальные формы правления еще хуже. В качестве улучшений Черчилль вновь повторил озвученные им в еще 1930-е годы идеи реформирования избирательной системы с введением весовых коэффициентов, когда каждому избирателю дается разное по величине право голоса в зависимости от взятой на себя социальной нагрузки и общественной активности. К общественно активным гражданам он относил, среди прочих, отцов большого семейства, владельцев недвижимости, руководителей частных предприятий, дающих работу другим гражданам, людей с высшим образованием и ученой степенью, участников боевых действий и обладателей военных наград, отличившихся профессионалов в своей области и отрасли.

Упоминаемые предложения не были ни структурированы, ни проработаны. Они не содержали плана реформ, предусматривающего их последовательное внедрение на практике. И это тоже показательно. К удивлению многих, после возвращения на Даунинг-стрит пожилой политик не стал оспаривать и менять решения лейбористов, считая, что пусть инициируемые ими законы покажут себя. Он все больше приходил к мысли, что и народ, и страна устали от потрясений, и все что сейчас нужно — это «несколько лет хорошего устойчивого управления». Палату общин он также призвал сбавить обороты, выпустить пар, заменив несдержанные выступления, которые продиктованы по большей части либо текущей избирательной гонкой, либо подготовкой к следующим выборам, на «терпимые и конструктивные обсуждения» ключевых проблем и вопросов. «Терпение, вот, что нужно сейчас цивилизации, — поучал Черчилль. — Мы нуждаемся в периоде спокойствия больше, чем в неистовых попытках принятия четких решений».

Но за этим спокойствием скрывалось нечто большее, чем замешанная на опыте мудрость. Коллеги жаловались, что Черчилль не интересуется партийной политикой, как, впрочем, и решением насущных экономических и социальных вопросов. Его стали утомлять детали, а основным рычагом своей деятельности он выбрал публичные выступления, что не могло не вызвать критики со стороны оппозиции. Проницательный Эттли еще во время предвыборной кампании 1950 года обратил внимание на перемены, произошедшие с его визави. В частности, признавая, что в годы войны лидер тори был «великим мастером слов», он констатировал, что теперь «мастер слов превратился в раба слов». Причина неприятной метаморфозы заключалась в том, что у Черчилля просто не хватало сил погрузиться во все вопросы и принимать решения по всем направлениям. Свой основной вклад он теперь видел в урегулировании разногласий на международной арене, а также в поиске инструментов, подходов и методов, которые позволили бы сохранить мир во всем мире.

Еще один фактор, который оказал серьезное влияние на восприятие Черчилля-премьера, а также на отношение к нему со стороны членов собственной партии и оппозиции, состоял в том, что никто не рассчитывал на длительное пребывание пожилого государственного деятеля на Даунинг-стрит. Но у Черчилля были свои планы. Пять десятилетий в большой политике, шесть лет без власти, первое назначение премьер-министром в результате всеобщих выборов — все эти обстоятельства и нюансы не проходят бесследно. Да и цель себе новоиспеченный глава правительства ставил глобальную — войти в мировую историю не только военным деятелем, но и миротворцем. Вряд ли он собирался добровольно оставить столь желанную сцену, чтобы уединиться в поместье, предавшись ностальгии по былым временам и впав в депрессию из-за текущего положения дел. Его единственным препятствием был возраст и подорванное войной здоровье. Но он старался держать их под контролем, уверяя близких в октябре 1951 года (еще до выборов), что «не чувствует себя пожилым». Он даже считал, что «не выглядит пожилым». Некоторые секретари, например, Элизабет Джиллиат, соглашались с ним. Спустя тридцать пять лет после описываемых событий она призналась Мартину Гилберту, что мистер Черчилль «мог быть одни дни в ударе, другие — нет». Да, он действительно был «переменчив». Но она «никогда не воспринимала его, как слишком старым для того, что он делал».