Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Подобного рода реминисценции лишний раз подтверждают, насколько сложным бывает составление объективного описания прошлого, не говоря уже об установлении причинно-следственных связей между различными событиями и явлениями. Сохранились свидетельства и других людей, которые близко общались с Черчиллем в этот период. Например, Роберта Бутсби, видевшегося с премьер-министром 15 ноября 1951 года и признавшегося Гарольду Николсону, что Уинстон стал «очень, очень стар, трагически стар».

Каждый исследователь вправе выбирать точку зрения того очевидца, которая ему кажется более убедительной или лучше вписывается в создаваемую им картину мира. Но помимо субъективных оценок были и объективные факторы, позволяющие судить о физическом состоянии Черчилля во время второго премьерства. И они говорили не в пользу политика.

Во-первых, глухота. Снижение слуха начало проявляться еще во время войны и с годами лишь усугубилось. До поры до времени Черчилль не придавал своей тугоухости большого значения. В июне 1950 года барон Моран устроил своему пациенту прием у известного хирурга-отоларинголога Виктора Эвингса Негуса (1887–1974). Проведя необходимые исследования, ученый констатировал, что политик лишился способности слышать верхние частоты.

— Вы не сможете слышать пение птиц.

— Вы хотите задеть мое самолюбие? — неожиданно произнес Черчилль.

— Вы слышите тикающие в комнате часы?

— У меня нет тикающих часов в комнате, — ответил политик.

Черчилль и в самом деле не выносил звука тикающих часов, как и любые другие посторонние звуки во время работы — особенно свист. Но он зря был иронично неприветлив с известным врачом. У него действительно были проблемы со слухом, и ничего того, чем можно гордиться, в этом не было.

Личный секретарь политика вспоминал, что до поры до времени Черчилль вполне сносно слышал своего собеседника, если разговор велся тет-а-тет. В остальном же, шла ли речь о заседаниях или публичных мероприятиях, тугоухость проявлялась отчетливо, меняя модель поведения и вызывая у некоторых непосвященных подозрения в старческом слабоумии. К концу второго премьерства снижение слуха настолько прогрессировало, что вместо участия в оживленном диалоге во время, например, обеда Черчилль сидел в основном молча. Только иногда, когда проходила какая-нибудь шутка, вызывавшая общий хохот, кто-нибудь отдельно доводил до него смысл сказанного.

Несмотря на то что из-за своей глухоты политик испытывал существенные неудобства и представал в невыгодном свете, он категорически отказывался пользоваться слуховыми аппаратами. Хотя в его музее в Лондоне можно встретить подобное устройство, на практике оно использовалось крайне редко. Черчилль предпочитал паллиативные методы, например, дополнительный усилитель в трубке телефона или специальный приемник в палате общин.

Любой физический недостаток, врожденный или приобретенный с годами, не повод для шуток, насмешек и различного рода глумлений. Тем не менее сохранилось несколько забавных эпизодов, в некоторых из которых Черчилль и сам был не против выступить в роли озорника. Например, во время заседания правительства в годы войны один из специалистов начал что-то бубнить о резервном запасе (buffer-stocks). Потеряв нить дискуссии, Черчилль стал проявлять нетерпение, громко произнеся:

— Чему посвящено обсуждение?

— Резервному запасу, премьер-министр.

— А, а я подумал, вы говорите об ирисках (butterscotch).

Вторым, наряду с тугоухостью, объективным показателем изменения физического состояния стал новый формат исполнения должностных обязанностей, который прекрасно передает следующий факт. После смены правительства в 1945 году обслуживающий персонал Даунинг-стрит сохранил красные стикеры с надписью «Сделать сегодня», которые премьер активно использовал в годы войны, наклеивая на документы со своей резолюцией. Сразу после назначения Черчилля на ответственный пост в октябре 1951 года эти стикеры были тут же положены на стол, за которым проходили заседания кабинета министров. Они пролежат на этом месте все время премьерства и останутся нетронутыми.

Дело было не только в общей апатии. В годы войны Черчилль был знаменит энергичным и въедливым погружением в многочисленные проблемы. Он бомбардировал подчиненных бесконечными запросами, требующими срочного ответа, и просьбами, означающими незамедлительное исполнение. Премьер всегда был на острие происходящего, постоянно чувствовал ритм событий, неизменно оставался главным моторчиком управленческого аппарата. Подобная модель управления зиждилась не только на личной харизме, выдающейся решительности и несгибаемой силе воли. Она требовала огромной подготовительной работы, предполагающей ежедневное общение со своими подчиненными и скрупулезное изучение многочисленных отчетов, справок, результатов аналитических исследований и докладных записок.

Все эти горы бумаг и информационный вихрь — неизбежные составляющие суровых будней руководителя. Но для Черчилля периода второго премьерства ближе были выходные. Колвилл вспоминал, каких ему стоило трудов во время первого официального визита в США в январе 1952 года убедить босса прочитать подготовленные для согласования документы. Премьер отбивался, заявляя, что едет устанавливать отношения, а не «вести бизнес». Джона поддерживал его коллега, другой главный личный секретарь — Дэвид Питбладо. Впоследствии он вспоминал, что в те годы Черчилль «не любил много говорить о рассматриваемых в кабинете министров вопросах». Пройтись с ним по всем государственным бумагам стало испытанием. «Он начинал просматривать некоторые из них, после чего ему становилось скучно», — сообщает Питбладо.

Ян Джейкоб (1899–1995) описывает, как однажды в 1952 году он разделил с Черчиллем ланч в его квартире, расположенной на втором этаже резиденции на Даунинг-стрит. Во время их беседы на улице послышались какие-то громкие звуки. Черчилль встал и подошел к окну. За окном он увидел, как рабочие кидали уголь из грузовика в тачку, затем перевозили тачку во внутренний двор Казначейства и скидывали там уголь в кучу. Понаблюдав за их работой, Черчилль заметил, что куда проще и быстрее было бы сразу завести грузовик во внутренний двор. Затем он сел за стол и продолжил ланч. «Десять лет назад, — заметил Джейкоб, — премьер вызвал бы стенографисту и продиктовал срочную записку министру энергетики (скорее всего не по адресу), которая начиналась бы словами „Прошу вас сообщить мне, почему…“». Сама эта сцена, когда вместо искрометной диктовки и незамедлительной взбучки какого-нибудь руководителя ведомства Черчилль спокойно вернулся на свое место, стала для Джейкоба красноречивым выражением того факта, что политик превратился в «уже другого человека».

Подобные признания доверенных лиц не означали, что Черчилль выпал из обоймы, отказываясь знакомиться с документами. Тот же Питбладо признавал, что не следует «преувеличивать степень» упадка Черчилля. Сохранились и другие воспоминания, например, будущего главы Государственной экономической службы и главного советника министров финансов в 1960–1970 годы Дональда Макдугала (1912–2004), который также был на борту судна Queen Мату, направлявшегося в январе 1952 года в США. Он отвечал за подготовку тезисов, которые премьер-министр должен был озвучить во время переговоров с Трумэном по экономическим вопросам. Макдугал был впечатлен, когда глава правительства не просто прочитал переданный ему отчет, но и подготовил выжимку в «настоящей черчиллевской прозе».