Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Ольга Власова

В идеях всех своих представителей антипсихиатрия делает принципиально новый шаг по сравнению с психиатрией экзистенциально-феноменологической, и впервые он совершается в работах Лэйнга. Следуя за Ясперсом на пути понимания психического заболевания, Лэйнг расширяет рамки понимания психоза, предлагая иную систему координат. Если Ясперс, говоря о понимании, пользовался герменевтическим критерием понимания, т. е. говорил, что, понимая больного, мы должны постараться пережить его опыт как свой, то Лэйнг заговорил о понимании в рамках социальной ситуации и социального контекста. Лэйнг, а вслед за ним и его последователи вывели понимание из внутриличностного пространства феноменов и связей между ними в межличностное пространство отношений и социальных систем. Экзистенциально-феноменологические психиатры представили антропологическую и онтологическую реабилитацию опыта психически больного человека, антипсихиатры добавили к ней социально-философскую и социально-психологическую реабилитацию.

В рамках социальной теории у всех антипсихиатров формируется трагический и романтический образ психически больного как «козла отпущения» и развиваются социальные определения, в рамках которых и появляются известные всем антипсихиатрические метафоры, вроде «психическая болезнь – миф» Саса, «психическое заболевание – нарушение отношений» Лэйнга и проч.

Антипсихиатры стремятся описать психически больного вне этих клише и представить его как человека, заплутавшего в сложной сети социальных отношений. Таким образом, антипсихиатрия не изолирует человека, как это происходит в классической психиатрии, а, напротив, погружает его в исключительно насыщенный социальный контекст. Именно поэтому болезнь становится функцией общества, его институций, семьи и социальной группы, межличностной коммуникации, т. е. потому, что антипсихиатрия задает такой ракурс исследования. Большинство антипсихиатров не говорят о том, что за болезнью не стоит никаких изменений. Они признают, что изменяются переживания и поведение, но отказываются рассматривать их в рамках классической психиатрической парадигмы, помещая их в контекст социальных связей.

Такой ракурс рассмотрения психического заболевания и отказ признавать те изменения, которые за ним стоят, патологическими закладывает основания для развития в рамках антипсихиатрии не только социальной, но и антропологической теории. Так, дискурс психической болезни становится дискурсом о человеке: его месте в обществе, его опыте и поведении, его развитии. Поэтому в этом отношении антипсихиатрия поднимает не только и не столько медицинские, сколько антропологические проблемы свободы и ответственности, выбора и становления личностью, подлинности и необходимости подчинения. Вместе с разработанной социальной теорией антипсихиатрия, стремясь обозначить в ее рамках образ человека, развивает антропологическую рефлексию с ярко выраженной экзистенциальной направленностью.

Направляя пристальное внимание на становление человека в обществе, антипсихиатрия акцентирует узловые точки подчинения социальному и сохранения себя. Особенно остро она поднимает проблемы выбора и свободы: возможна ли свобода в обществе и можно ли в нем сохранить подлинность. Шизофреник, психически больной, становится воплощением этой подлинности и свободы, и так формируется его романтический образ. В противоположность психиатрической трактовке заболевания как дефицита и негативного феномена антипсихиатрия начинает рассматривать психическое заболевание в позитивном ключе.

С антропологической точки зрения особенно интересен здесь концепт метанойи, характерный для всей британской антипсихиатрии и в различных вариациях представленный как в ее теории, так и в практике. Для Лэйнга и Купера она – процесс возвращения к подлинному «я», избавления от ложной реальности общества, борьбы за свободу и автономию; для Подволла и Берка – кризис существования, который необходимо достойно пережить и вернуться к исходному состоянию. Выходит, для первых посредством метанойи человек получает доступ к какому-то новому опыту, который он бы не смог пережить иначе, по Лэйнгу и Куперу, метанойя обогащает человека, его опыт, хотя и сопряжена с мучительными переживаниями. Их последователи, Подволл и Берк, не рассматривают метанойю в таком позитивном ключе, на их взгляд, она не приносит человеку ничего нового, это кризис, через который он может пройти и вернуться к прежнему состоянию. И в первой, и во второй версии психическое заболевание рассматривается как принципиально иное существование, которое переживает человек и через которое он может благополучно пройти. В этой трактовке антипсихиатрия принципиально отличается от психиатрии.

Еще одна особенность теории метанойи – это признание активности личности. Все антипсихиатры отходят от характерной для психиатрии инфекционной метафоры в понимании психического заболевания как захватившего человека явления, все они признают важность активности человека в борьбе со сложившейся ситуацией. Изменение поведения и опыта признаются теперь не слепым пятном в жизни, а принципиально важным отрезком, пройдя через него человек может не только вернуться в общество, но и многому научиться. Это признание возможности возвращения к состоянию, предшествовавшему психическому заболеванию, а также понимание человека как активной силы закладывает основания социальной практики антипсихиатрии, ориентированной не на избавление, а на приобретение, не на борьбу с болезнью, а на опыт борьбы человека.

Практика антипсихиатрии развивается не только как продолжение ее теории. Уникальность ее в том, что импульс к альтернативной практике вызревает и как событие личной истории, становится неизбежным шагом в жизни каждого из антипсихиатров. Повседневная ситуация психиатрии тех лет приводила обычных врачей к антипсихиатрическим настроениям в клинике.

Исходной точкой практики антипсихиатрии в плане личной истории становится то, что можно назвать ролевым сдвигом. Медицина вообще или психиатрия в частности, несмотря на декларируемый гуманизм, основана на достаточно четкой ролевой стратификации, и это следствие не только ее функции как социальной институции. Врач должен удерживать себя от излишней идентификации с пациентом, оберегая себя от эмоционального выгорания, а также следуя идеалу объективности и незаинтересованности для адекватного оказания медицинской помощи. Бесчувственный врач – горе для пациентов, но врач излишне эмоциональный – плохой профессионал, этот баланс и пытается уже много столетий соблюсти медицина.

Ролевой сдвиг – следствие нарушения этого баланса. Практически все антипсихиатры вспоминают эпизоды из своей жизни, когда они встали на сторону пациентов и так и не смогли вернуться к собственной идентификации как врачей. Лэйнг проводил часы со своим первым пациентом Джоном, а также навсегда запомнил студенческий разбор случая, когда он обманулся в идентификации, приняв врача за пациента. Мошер говорит о внезапном осознании факта собственной смертности и беспомощности, о том, как, будучи молодым врачом, он внезапно понял, что было бы с ним, если бы он оказался в той же больнице, где он тогда работал. Осознание необходимости чего-то другого пришло к ним не от теории, а из собственной жизни и собственного профессионального опыта. Биографии антипсихиатров изобилуют подобными рассказами о когда-то пришедших к ним откровениях.