Приют героев - Генри Лайон Олди

Вигилле не хотелось думать, как посторонние воспримут ее слова.

Кивнув, гросс продолжил гладить собаку.

– Ага, значит, вы – в отце, я – в матушке сударя Кольрауна… Просперо, не обращайте внимания, это строго между нами!.. Сударь Тэрц – в советнике Беркадоре, барон – в своем благородном предке, Рене – в герцоге, мистрис Форзац – в Хендрике Землич…

Широко разведя руками, Анри подвела итог:

– Ваше чернокнижие, а кто же тогда был в вас? Я имею в виду, в юном Эфраиме? Неужели никто?

Гроссмейстер медленно опустил взгляд и уставился на собаку, словно впервые обнаружил ее рядом с собой.

– Овал Небес! – прошептал Эфраим Клофелинг, глава Совета высших некромантов Чуриха. – А я всю жизнь теряюсь в догадках: почему я внезапно избрал некромантуру…

Пес зевнул и задремал, опустив голову на колено старцу.

Положи меня, как печать на руку,

Положи меня, как тавро на сердце,

Положи меня, как сухарь в дорогу,

Как грозу на дол, как года на старца.

Положи меня – я уже не встану,

Я навеки здесь, я весь был и вышел,

Облака над кручей от счастья стонут,

Родники под кручей журчат: «Мы – ваши!»

Родники журчат, а вода все слаще,

Облака летят без пути, без ветра,

Если я зову, а меня не слышно —

Положи меня песней безответной…

– Ваш лошак, сударыня, сегодня ночью опять приставал к моей кобыле! С гнусными, замечу, домогательствами. Мне жаловался конюх той клиентеллы, где мы останавливались.

– Скажите вашей кобыле, сударь, что она засиделась в девах. Мой Гиббус, конечно, мелок в сравнении с этой вороной дылдой, но жених хоть куда! Завидный жених, с хорошей родословной…

– На кого вы намекаете, сударыня?!

– В смысле?

– В смысле мелкого, но родовитого жениха?

– Полно, сударь! Вам даже в полете шмеля чудятся намеки…

– Не увиливайте, сударыня! Если ваш лошак не дает проходу моей кобыле, и вдобавок оскорбляет действием честного конюха, исполняющего свой долг – это не повод сразу переходить на личности! Хотел бы заметить…

– Нет, это я хочу заметить, что некая светлость третью неделю проходу не дает одной добропорядочной кобыле! – то есть, разумеется, вигилле. Светлость ржет и бьет копытом… А эти дуэли! Кто просил вас вызывать молодого графа де Палена?

– Вы шептались с ним на балу у д'Артьенов!

– Я составляла ему блиц-прогноз на удачную женитьбу!

– Во время менуэта?! Кокетничая и подмигивая?! Ха! Тысяча инкубов! Я счастлив, что в литтернском отделении Приказа нашлись сабли-болтушки! Опозоренный шестнадцать раз против трех, смазливый щенок живо смылся из города…

– Сударь, вы ревнуете?

– Я? Ни капельки! И твердо намерен вернуться к нашим лошакам… я имею в виду: к вашему лошаку и моей кобыле…

Поездка в Литтерн, на воды, безусловно, удалась. Барон был счастлив, хотя не признался бы в этом на суде под присягой. Скажи ему кто-нибудь, что беседы Конрада с Анри, если слушать со стороны, напоминают вечную перебранку законных супругов – фон Шмуц лишь рассмеялся бы в ответ. Лично барон от таких разговоров получал удовольствие, сравнимое разве что с приобретением флакона редких духов «Сатьянапал Деви», единственного в партии кумхарских благовоний. Иногда он жалел, что в молодости отдавал предпочтение службе, в ущерб забавам сердца, но всякий раз приходил к выводу, что зрелость чувствует острей и наслаждается без спешки, присущей желторотикам.

Он даже предложил Анри выйти за него замуж, но вигилла отказалась. Ей в бароне не нравилось все; ну, почти все. На следующий день, завтракая гренками и вареньем из лепестков роз, Генриэтта Куколь задумчиво сказала, что, возможно, титул баронессы фон Шмуц – достаточная компенсация за ряд личных неудобств. Но тут выяснилось, что барон ночью передумал и решил навсегда остаться холостяком. Завтрак прервался, и Анри три часа с половиной демонстрировала вредному квизу преимущества семейной жизни; потом они поехали к источнику, где барон согласился, что кое-кто все-таки нуждается в опытной и, главное, предусмотрительной баронессе – если Анри согласится осчастливить…

Анри не согласилась, и дело пошло на новый круг.

Временами Конрад думал, что если однажды они совпадут во мнениях на супружество, и все закончится венчальным алтарем в храме Добряка Сусуна, это будет куда скучнее бесконечных ссор и примирений. А Генриэтта утверждала, что ссориться и мириться после сочетания законным браком стократ увлекательней. Короче, тема неизменно находила отклик в двух чутких сердцах.

Получить отпуск обоим удалось лишь поздней весной, и то благодаря покровительству Кольрауна, а также высочайшему вмешательству: его величество Эдвард II подписал указ о награждении барона орденом «Темной Брани» I-й степени, с лентами и бантами, а в конце указа вставил краткий, не полагающийся по форме, но очень убедительный постскриптум. Ознакомясь с королевским постскриптумом, желчный прокуратор Цимбал проел барону всю плешь, жалуясь на подлость и неблагодарность отдельных обер-квизиторов, но отпуск дал. Каким образом Анри добилась от председателя «двух Т» аналогичной милости, осталось загадкой, только в Литтерн они уехали вдвоем. Знаменитые местные источники, чья вода благотворно влияла на печень и прочие телесные жилы, оказались выше всяческих похвал. Добавим, что печень барона по вечерам изрядно страдала от сухого литтернского хереса, дивного в сочетании с острым сыром «Жильдерец», обросшим густой синей бородой плесени, а прочие телесные жилы Конрада ночью подвергались чрезмерному утомлению.

Утром, значит, были воды, а дальше – как получится.

Там же, в Литтерне, в обществе экзальтированных поклонниц, обнаружился и прославленный бард-изгнанник Томас Биннори. Печень барда, согласно рекомендациям медикусов, нуждалась в целительных водах много больше печени квизитора. Потягивая шипучую влагу, Томас на часок-другой разгонял табун любительниц поэзии, чтобы от души поговорить с «приятными людьми в нашем лице», как любил шутить Биннори в хорошем расположении духа. К творчеству барда Конрад был равнодушен, предпочитая бульварных трубадуров, но ему доставляло удовольствие видеть раскрасневшуюся Анри, возбужденно спорящую с томным поэтом о преимуществах ассонансной рифмы над консонантной. Ради этого он соглашался терпеть назойливый интерес барда к «Делу о сгинувших квесторах»: Томас терзал барона, понуждая вновь и вновь возвращаться к закрытому делу, вспоминая мелочи и детали.

Не получалось отговориться даже тайной следствия: история обрела широкий резонанс, о ней сплетничали на всех углах Реттии – а многочисленным участникам «базара за семью печатями», как выразился Месроп Сэркис, рты не заткнешь.