Бастион одиночества - Джонатан Летем

Доза не знал об этом, но, появившись в этом доме, приступил к выполнению своей последней миссии.

Квартира Леди была цехом, оборудованным для достижения единственной цели — удовлетворения главной потребности хозяйки. Увидев, насколько хитроумно и в полной мере используются все преимущества этого муниципального угла с тремя спальнями, сам Генри Форд ахнул бы. Каждый клочок квартиры Леди кому-нибудь сдавала: ванные — девочкам для обслуживания клиентов, кухню — наркодельцам, фасующим дурь, шкафы — для хранения всего этого, коридор и диваны предоставлялись обдолбанным завсегдатаям. Спать было почти негде. Да и мало кто здесь спал. Проведя у Леди два месяца, Доза ни разу по-настоящему не отдохнул. Хотя и ничем особенным не занимался: просто клевал носом или сидел, таращась на стену. Но даже за возможность где-нибудь посидеть следовало заплатить Леди.

Доза рассчитывался с ней единственным доступным ему способом — приводил в ее притон новых людей. Если они покупали у нее наркотики, его долг погашался. Мозг Леди работал как бесперебойная счетная машина, несмотря на то, что дури она употребляла больше, чем Доза был в состоянии вообразить. Крэк он получал лишь после того, как расплачивался. Позднее Леди позволила ему принять участие в расфасовке. Четыре или пять раз за два месяца, проведенных у Леди, Доза даже сам выступил в роли продавца: отнес пакетики с порошком клиентам на Хойт, Фултон, Олби-Сквер-Молл, а однажды — на задний двор дома Леди. На шестой раз он не выдержал — выкурил содержимое пакетика прямо на улице, вернулся в притон и уселся на пол возле стены — а потом был вынужден заплатить за место. Система работала четко и безупречно, поблажек не давалось никому. На Леди никто не обижался: о своих постояльцах она заботилась. Если ты позволял себе расслабиться в ее квартире, можно было не сомневаться: никто не украдет у тебя ни обувь, ни одежду.

Это был настоящий любовный роман. Леди сумела заглянуть в сердце Дозы и увидела, что оно объято страстью к наркотикам.

Вот так свое последнее свободное лето Доза провел у коридорной стены в квартире Леди. Дремал и курил — так что к моменту очередного ареста страшно похудел и весил теперь всего фунтов семьдесят.

Давайте станем тощими скелетами. Все.

В том же июне на Смит-стрит, через квартал от Гованус Хаузис открылся первый во всей округе роскошный французский ресторан. Вскоре его посетила какая-то знаменитость из «Таймс», и механизм бомбы замедленного действия под названием «Заселение Говануса приличными людьми» громко затикал. Ресторан стал предвестником появления здесь множества кафе и бутиков, перемешанных с сувенирными лавками и клубами, предвестником рождения бутафорского «Берлина» Артура Ломба.

Младшие официанты и посудомойщики французского ресторана быстро прознали о бизнесе на Хойт. Кое-кто даже стал прибегать за товаром к Леди во время десятиминутных перерывов.

Доза, потеряв доверие Леди в тот день, когда он выкурил предназначенный для клиента крэк, занял новую должность — быть может, Леди рассчитывала возложить на него эту обязанность с первого же момента их знакомства. Теперь он дежурил у входной двери. Не у окна; в идиота, который годился только для этого, он еще не превратился. Ему предписывалось отворять закрытую на цепочку дверь, брать деньги и выдавать товар, то есть, по сути, играть роль того же продавца. Наркотики проходили через его руки, но он больше не брал чужого ни грамма.

Когда в притон пожаловали копы, Доза сразу снял цепочку. Продолжать жить в ритме Леди и столько курить он был уже не в состоянии.

Найденный пистолет вообще никому не принадлежал, просто пылился в ящике, но обвинили в хранении оружия именно Дозу. Он отнесся к этому философски. На кого еще могли повесить этот грех, как не на убийцу?

За шесть месяцев, проведенных на этот раз в Райкере, Доза набрал в весе до ста тридцати фунтов. С острова его перевели в Оберн, потом — в Уотертаун.

Оберн.

Доза заметно повеселел — человек, обреченный на жизнь за решеткой. Теперь не только в Райкере можно было встретить знакомых из соседних районов и подворотен, но и здесь, на севере. Обернская тюрьма была настоящим городом, с несколькими многоэтажными зданиями. Казалось, система умышленно собрала тут все нью-йоркские банды. Мальчишек семьдесят седьмого года. Художники вновь встретились с товарищами, которых не видели с того момента, когда все они распрощались с подростковым возрастом и вступили в более суровую и серьезную взрослую жизнь. Жизнь, которая ни у одного из них не сложилась. Теперь они были тридцатилетними мальчишками, подшучивающими друг над другом в тюремных камерах: «Черт возьми! Да ведь это мой кореш Педро, тоже из „ДМД“!» Или: «Твою мать, старик! Я помню, как рассматривал твои тэги в вагонах на шестой линии. Ты был в команде „Раскаты Грома“, верно?»

Понятия о войне стилей и былая враждебность как будто умерли. Все, о чем тут вспоминали, только радовало душу. Доза встретился в Оберне и с несколькими парнями из грозной группировки Кони-Айленда. Несколько лет назад он и еще несколько ребят из «БТЭК» чуть не нарвались на потасовку с кониайлендовцами, допустив идиотскую ошибку: забравшись в освещенное лунным сиянием депо, они расписали своими тэгами сиденья нескольких вагонов — сиденья, которые в полумраке казались чистыми. На следующий день Доза и его приятели с ужасом обнаружили, что их черные метки нанесены на сиденья поверх огромных розовых тэгов команды из Кони-Айленда. Разве кониайлендовцы могли догадаться, что их надписей просто не заметили? Разумеется, нет. Они, конечно, подумали, что Доза с дружками специально это сделал. В то лето он постоянно оглядывался по сторонам, как потенциальная жертва.

В Нью-Йорке Доза считался живой легендой. В тюрьме на него смотрели горящими глазами.

— Эй, Доза! А меня ты помнишь? Мой тэг — «Кэнсур 82», ты все время ставил на нем свою метку.

— Конечно, я тебя помню, — отвечал Доза, если бывал в хорошем настроении.

В другие дни, когда ему не хотелось делиться с кем попало своей славой, на подобные реплики он отвечал:

— Делать мне, что ли, было нечего — ставить свою метку на твоей? Что такое твой тэг в сравнении с моим, а?

— Конечно, той, я знаю, правильно делал, что превращал меня в фон.

Доза, желая помучить смущенного собеседника, продолжал:

— Намекаешь на то, что ты постоянно меня опережал?

— Но твой тэг и в самом деле несколько раз появлялся поверх моего, — настаивал тот.

— Это другой разговор. Я всегда был сверху.

Операция.

Разумеется, именно Гораций, походивший теперь на клоуна больше, чем когда бы то ни было, появился тогда в комнате для свиданий и завел этот туманный разговор. Барри заболел, Доза знал об этом. И не просто заболел — уже пару раз попадал в реанимацию «Колледж Хоспитал». Теперь ему срочно потребовался Доза — зачем, Гораций не стал объяснять. Доза дал согласие, не имея понятия, на что идет.

Неделю спустя Дозу отвели в тюремную больницу на осмотр к хирургу, похожему на профессора Дулитла. Врач неодобрительно хмурил брови и слишком медленно произносил слова. Догадался ли Доза, во что его втягивают? Да, конечно, теперь да. Дулитл предупредил, что положительный результат операции не гарантирован. Чтобы узнать, годится ли он для задуманного, требовалось сделать какие-то анализы. Уже привыкший к повиновению, Доза дал согласие на трехнедельные тестирования мочи, желчи и фекалий и вскоре ему сообщили, что его почка идеально подходит для отравленного организма Барри.