Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Николай отвернулся от нее. Наташа с своеючуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, ноей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти,упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обмануласебя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствиемчужому горю, почувствовала она, и сказала себе:

«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть веселтак же, как и я». Ну, Соня, — сказала она и вышла на самую середину залы, гдепо ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустивбезжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическимдвижением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты иостановилась.

«Вот она я!» как будто говорила она, отвечаяна восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.

«И чему она радуется! — подумал Николай, глядяна сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горлоее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она недумала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полилисьзвуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те жеинтервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первыйраз заставляют вас содрогаться и плакать.

Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезнопеть и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперьне по-детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности,которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили всезнатоки-судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надообработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того,как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильнымипридыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили, итолько наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще разуслыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своихсил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостаткамиискусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, неиспортив его.

«Что ж это такое? — подумал Николай, услыхавее голос и широко раскрывая глаза. — Что с ней сделалось? Как она поет нынче?»— подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующейноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh miocrudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Ohmio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! — думалНиколай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь — всё этовздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!.. как онаэтот si возьмет? взяла! слава Богу!» — и он, сам не замечая того, что он поет,чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо!Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.

О! как задрожала эта терция, и как тронулосьчто-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего вмире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!..Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё-таки быть счастливым…

Давно уже Ростов не испытывал такого наслажденияот музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу,действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошелвниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный,приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.

— Ну что, повеселился? — сказал Илья Андреич,радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», ноне мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояниясына.

«Эх, неизбежно!» — подумал Николай в первый ипоследний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадокказался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.

— Папа, а я к вам за делом пришел. Я было изабыл. Мне денег нужно.

— Вот как, — сказал отец, находившийся вособенно веселом духе. — Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?

— Очень много, — краснея и с глупой, небрежнойулыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. — Янемного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.

— Что? Кому?… Шутишь! — крикнул граф, вдругапоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.

— Я обещал заплатить завтра, — сказал Николай.

— Ну!.. — сказал старый граф, разводя руками ибессильно опустился на диван.

— Что же делать! С кем это не случалось! —сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себянегодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления.Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, аон небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.

Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав этислова сына и заторопился, отыскивая что-то.

— Да, да, — проговорил он, — трудно, я боюсь,трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… — И граф мельком взглянулв лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак неожидал этого.

— Папенька! па…пенька! — закричал он емувслед, рыдая, — простите меня! — И, схватив руку отца, он прижался к ней губамии заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, уматери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованнаяприбежала к матери.

— Мама!.. Мама!.. он мне сделал…

— Что сделал?

— Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! —кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому?Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь ещебрала уроки.

— Наташа, полно, глупости! — сказала она, ещенадеясь, что это была шутка.

— Ну вот, глупости! — Я вам дело говорю, —сердито сказала Наташа. — Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите:«глупости»…

Графиня пожала плечами.

— Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебепредложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.

— Нет, он не дурак, — обиженно и серьезносказала Наташа.