Мао Цзэдун - Александр Панцов

Как бы то ни было, но сразу же по прибытии в Яньань Ван Мин, разумеется, проинформировал Мао и других лидеров КПК о последних военных и политических указаниях Сталина. Он потребовал немедленного созыва специального совещания Политбюро ЦК, чтобы обсудить ситуацию. Мао, Ло Фу и другие вынуждены были подчиниться. Совещание длилось шесть дней, с 9 по 14 декабря, и прошло под фактическим руководством Ван Мина. А как же иначе: ведь он был посланцем Сталина!

Ван недвусмысленно осудил решения Лочуаньского совещания, выступив тем самым против политики Мао. Указания Сталина он воспринял достаточно просто: если для КПК сейчас главным является война с Японией и на повестке дня стоит «борьба за национальную независимость и свободу, объединение страны и народа», то надо, следовательно, подчинить всю работу единому фронту. Точно так же, кстати, понял слова вождя и Димитров, с которым Ван Мин, очевидно, обсудил услышанное в Кремле. В тот самый день, когда Ван Мин и Кан Шэн вылетали из Москвы, 14 ноября, Генеральный секретарь ИККИ провел заседание своего Секретариата, на котором во всеуслышание заявил, что КПК не следует чересчур подчеркивать свою самостоятельность, а нужно действовать по принципу: «Все подчинено единому фронту, все через единый фронт»44.

Именно эту формулу озвучил на декабрьском совещании и Ван Мин, заявивший о необходимости теснейшего сотрудничества с Чан Кайши — «организующей силой китайского народа», избегая любых самостоятельных действий, могущих нанести вред единству Китая в борьбе против японских захватчиков45.

Как же хотелось Ван Мину и Димитрову угодить Сталину! Их раболепство просто не знало границ! Они не думали о КПК, а исходили главным образом из того, что активное сопротивление японцам в Китае в конечном счете обезопасит Советский Союз — отечество мирового пролетариата. Именно поэтому они старались не замечать даже прямых указаний кремлевского вождя о необходимости войскам КПК вести чисто партизанские действия — «тревожить противника, заманивать его внутрь страны и бить ему в тыл». Нет, твердил Ван Мин, надо сделать гораздо больше и от партизанской войны перейти к маневренной, чтобы сковать силы японской военщины и не допустить ее нападения на СССР! Только так сможем мы выполнить свой святой интернациональный долг!

Мао Цзэдун возражал, пытаясь обосновать свою позицию философски. За два месяца до переезда в Яньань он стал проявлять большой интерес к этой науке и вплоть до начала июля 1937 года помимо любовной поэзии занимался еще и большевистской философией. Изучал он этот предмет по китайским переводам двух советских учебников и одной статьи, опубликованной в Большой советской энциклопедии. Речь идет о работах, подготовленных сотрудниками Коммунистической академии, ленинградскими философами Иваном Михайловичем Широковым[76] и Арнольдом Самойловичем Айзенбергом, а также московскими «корифеями» Марком Борисовичем Митиным и Исааком Петровичем Разумовским46. Эти ученые были убежденными сталинистами и, говоря словами наиболее авторитетного из них, Митина, при анализе проблем философии руководствовались «одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов»47.

Не случайно поэтому философское чтение произвело на Мао сильное впечатление.

Особенный интерес вызвал закон единства и борьбы противоположностей, который советские философы определяли как основной в материалистической диалектике48. Вывод, который он сделал из чтения, был совершенно в духе марксизма: «Цель изучения философии — не в том, чтобы удовлетворить собственную любознательность, а в том, чтобы изменить мир». Эту марксистскую формулу он применил к реальностям своей страны: «Национальный антияпонский фронт сможет лучше и конкретнее развить силы различных классов… Нам следует прежде всего проанализировать характерные особенности этой войны. То же самое надо сделать и с единым фронтом, отличительной чертой которого является наличие как противоречий между Китаем и Японией, так и противоречий внутри страны… Национальный характер и интернациональный характер коммунистической партии, демократическая революция и социалистическая революция, война и мир, мир и война, союз с буржуазией и преодоление колебаний и предательств буржуазии, компромисс с Гоминьданом со стороны компартии только ради укрепления независимости [самой] компартии… — все это является взаимопроникновением и взаимопреобразованием противоположностей… Наш единый фронт с китайской буржуазией относителен так же, как относительна дипломатия мира между Китаем и миролюбивыми странами. Относительна и политика сосуществования, которую проводит Советский Союз. Относительны и договоры СССР о союзах с другими государствами. Это же можно сказать и о единстве внутри партии и о единодушии вообще… Единство относительно, борьба абсолютна»49.

Весной — летом 1937 года Мао даже выступил с серией лекций о диалектическом материализме перед студентами Антияпонского военно-политического университета, открытого в Яньани незадолго до того. Изложив близко к тексту, а то и вовсе заимствуя без указания на источник основные положения советских философов, он вновь связал их с задачами китайской революции. «Китайский пролетариат, ставя перед собой в настоящий момент историческую задачу осуществления буржуазно-демократической революции, должен использовать диалектический материализм как свое интеллектуальное оружие, — сказал он. — Если китайский пролетариат и китайская компартия, а также широкие революционные элементы, готовые принять точку зрения пролетариата как наиболее правильное и революционное мировоззрение и методологию, воспримут диалектический материализм, они смогут верно разобраться в тех изменениях, которые происходят в процессе революционного движения, смогут выдвинуть революционные задачи, объединить свои ряды и ряды своих союзников, сокрушить реакционные теории, выработать правильную линию, избежать ошибок в работе и достичь целей освобождения и строительства Китая»50.

Его пространные выступления (каждая лекция длилась четыре часа, а весь курс занял более 110 часов) получили большой резонанс. Мао завоевал колоссальное уважение студентов как человек, постигший непостижимое, и вскоре часть лекций была опубликована в университетском журнале51.

Исходя из своих новых, диалектических, представлений Мао и на декабрьском совещании пытался доказывать: «В едином фронте „мир“ и „война“ представляют единство двух противоположностей… Вопрос о том, кто кого переманит, Гоминьдан или компартия, существует. Нам не нужно, чтобы Гоминьдан переманил компартию, нам надо, чтобы Гоминьдан воспринял политическое влияние со стороны компартии… Говоря в целом, [мы должны вести] независимую и самостоятельную партизанскую войну в горной местности при относительно централизованном командовании [со стороны Гоминьдана]»52.