Новый Рим на Босфоре - Алексей Величко

Без всякого сомнения, выбор города был подсказан Евтихием и Хрисафием, полагавшими, что здесь, на месте недавней победы александрийцев над Несторием, им также улыбнется удача. Что же касается Диоскора, то Хрисафию не составило большого труда провести перед императором аналогию между нынешним архиепископом Александрии и его великим дядей – если св. Кирилл боролся в Эфесе против одной ереси, то пусть племянник покончит с другой! Оставалось непонятным, пожалуй, только одно – что считать ересью.

Едва ли, однако, это было удачное решение царя, нашептанное ему Хрисафием. Дело заключалось в том, что новый архиепископ Египта отличался от св. Кирилла далеко не в лучшую сторону. Вопросы богословия имели для него второстепенное значение, а сам он, если чем и был озадачен, так это восстановлением первенства своей кафедры. Вообще, надо признать, это был политик и администратор, но только не архипастырь. Ввиду слабости государственной власти в Египте император наделил архиерея данного округа широкими публичными полномочиями, и Диоскор, не скрывая, полагал, что является полновластным правителем этих провинций. Когда однажды обиженные граждане пообещали подать на него жалобу императору, он небрежно ответил: «Здесь нет другого императора, кроме меня»[827]. Патриарх безжалостно грабил и свои епархии, всегда находя предлоги присвоить то, что ему нравится.

Современников коробили не только способы Диоскора по управлению епархиями, но и личные качества архиерея. Взойдя на кафедру после смерти дяди, Диоскор совершенно проигнорировал его завещание, попросту ограбив родственников. Те направились в Константинополь за защитой, где их уже ждал подкупленный александрийцем все тот же Хрисафий, решивший вопрос в его пользу; в результате почти все обвинители погибли или спрятались, чтобы избежать верной казни. Личная жизнь Диоскора внушала не меньшее отвращение, чем публичная деятельность, – ходили упорные и небезосновательные слухи о систематическом посещении продажными женщинами его покоев[828].

Нет сомнений, что для Диоскора председательство на столь авторитетном церковном собрании было не только весьма лестным, но и давало хорошую возможность окончательно, как полагал Александрийский архиепископ, закрепить главенство своей церкви как минимум на Востоке; вообще-то в глубине души Диоскор мечтал о вселенском первенстве своей патриархии.

По согласованию с ним был подготовлен и регламент собрания, который позволял сформировать удобный для Александрийского патриарха кворум. Так, в частности, каждому патриарху разрешалось взять с собой на Собор не более десяти митрополитов своего округа, а им соответственно по одну епископу. Это было выгодное для Диоскора соотношение сил. Кроме того, епископам, участвовавшим в Константинопольском соборе 448 г., было запрещено подавать свои голоса и даже участвовать в прениях, включая самого Константинопольского архиепископа св. Флавиана и Евсевия Дорилейского. Императора убедили, будто только таким способом можно объективно рассмотреть дело, и он подписал следующее указание: «Судившие ранее богобоязнейшего архимандрита Евтихия пусть присутствуют и хранят молчание, не имея ранга судей, но, ожидая общего решения святейших отцов, так как ныне расследуется произведенный ими суд…»[829]

Это очень важный момент, существенно повлиявший на ход соборного суда и его решение. Безусловно, император искренне надеялся (и его убедили, что это единственно верный способ) посредством проверки правильности судебных процедур погасить основу церковного конфликта. Но, по существу, такое умаление прав многих архиереев могло иметь место при молчаливом и осознанном нарушении сподвижниками Диоскора целого ряда ранее сформировавшихся в виде традиций правил ведения Вселенских собраний.

Определение Константинопольского собора 448 г. о низложении Евтихия могло рассматриваться Вселенским Собором в качестве кассационной инстанции при условии того, что сами обвинители архимандрита были обвинены в ереси. Но в этом случае св. Флавиан должен был занять место не среди участников Собора, а в качестве обвиняемого, то есть посередине зала, чего на самом деле не было. Кроме того, в этом же неприглядном качестве должны были предстать перед Вселенской Церковью и остальные судьи Евтихия – очевидный абсурд, на который не решились отважиться даже Диоскор и Хрисафий. Как следствие, более трети епископов изначально выводились из состава равноправных участников совещания. И, конечно, Диоскор решил использовать эти преференции своей партии для собственных целей.

Заместителями Диоскора на Соборе были назначены все его соратники и союзники, в число которых вошел и св. Ювеналий Иерусалимский, с чьей вариативной позицией нам еще придется столкнуться. В довершение всех бед по инициативе императора на Собор был приглашен и включен в число его участников сирийский монах Варсума, настоящий разбойник, которого тем не менее Хрисафий умудрился позиционировать как великого подвижника и борца с несторианством на Востоке[830].

Единственным, кто из клириков активно возражал против Собора, был папа св. Лев Великий. Но, став перед фактом его созыва, он подготовил соборное послание, в котором изложил свое исповедание, и направил четырех легатов (один из них, пресвитер Ренат, умер по дороге). Папа надеялся переломить почти очевидно неблагоприятный для него ход событий, но обстоятельства оказались сильнее.

В понедельник 8 августа 449 г. Собор начал свое заседание в той же церкви св. Марии, где проходил и III Вселенский Собор. Полный чувства собственного достоинства, Диоскор воссел на «горнее место», второе определил для римского легата, третье – св. Ювеналию Иерусалимскому, четвертое – Антиохийскому патриарху Домну (443—450), а св. Флавиану предоставил лишь пятое место, таким способом четко и наглядно для всех показав иерархию церквей в своем понимании.

Сразу после открытия Собора и оглашения грамоты императора римские легаты попросили прочитать послание Римского папы, но Диоскор и его сподвижники путем словесных комбинаций уклонились от этого. В принципе, в связи с полной неразберихой по поводу предмета соборного обсуждения, и отказ, и согласие на зачтение послания Римского папы могли найти свое процессуальное обоснование. Если речь шла об изучении правомерности решений Константинопольского собора, то, очевидно, спора о вере вроде бы и не было. Но в данном случае оспариваемый судебный акт (низложение архимандрита) покоился на обвинении Евтихия в ереси, и, следовательно, нужно было определиться, как сами участники Собора формулируют для себя дискуссионный вопрос. Однако Диоскора, очевидно, волновали не эти рассуждения, он хотел наглядно продемонстрировать, что во всей Вселенской Церкви только одна Александрия может и должна давать единый вероисповедальный закон.