Лонтано - Жан-Кристоф Гранже

Она попалась в собственную мышеловку. В темноте секунды тянулись бесконечно. Гаэль не просто дрожала, ее били настоящие конвульсии. Мрачная ирония: она, которая вчера хотела себя убить, теперь не желала умирать.

Вдруг мелькнула новая мысль: у Жака Сержанта наверняка есть пропуск. Она должна вылезти из этой дыры. Вернуться в палату. Порыться в его карманах.

В крайнем случае, найдет его мобильник и позвонит Эрвану.

Гаэль приоткрыла занавеску, опасаясь обнаружить за ней человека в зентае, с ножом в руке. Никого. Выскользнула из ванной и осторожно бросила взгляд в коридор. Никого.

Может, ушел? Кто это был? Сумасшедший, сбежавший из другого отделения? Нет. Костюм, то, с какой легкостью он проник в запертое отделение, доказывали, что он не заложник больницы. Заложником стала сама больница – и она в особенности. Она была целью. Сержант просто попался под руку, и тот убил его.

Прижимаясь к стенам, словно это могло сделать ее невидимой, Гаэль засеменила к палате, где произошло преступление. Коридор был неподвижен, как скальный пейзаж. Она дышала с трудом. Казалось, давление воздуха возросло, а содержание кислорода уменьшилось.

Шаги за спиной.

Она сдержала крик, присела на корточки, надеясь раствориться в темноте. Шаги приближались. Резиновые подошвы по линолеуму.

Внезапно она увидела его.

Санитар. Или просто ночной сторож, в белом халате и с электрическим фонарем. Страх залил ее, как жидкий воск. Она вскочила и кинулась к нему. Она кричала, но ни один звук не срывался с ее губ. Сумерки вернули ей не все способности.

Гаэль была в двадцати метрах, когда позади него появилось некое существо.

Пока картинка проявлялась перед ее глазами, на нее уже наложилась другая: рука, затянутая черным латексом, перчатка, лезвие, вонзающееся в горло. Следующей картинкой стал гейзер крови, бьющий из сонной артерии санитара.

Гаэль прижалась к стене. Жертва рухнула и тут же изогнулась на полу в жестоких судорогах. Убийца смотрел на Гаэль. По крайней мере, так ей казалось: на его капюшоне не было видимых отверстий. Вспыхнуло воспоминание: такие маски затрудняют дыхание. В результате – удесятеренное удовольствие в момент оргазма.

Она хотела убежать. Но так и осталась на месте, не в силах сделать малейшее движение. Виски как тисками сжимало, тело парализовало, в глазах помутилось…

Он по-прежнему смотрел на нее. Совершенно черное лицо напоминало кожаную культю. Гаэль подумала, что сейчас он кинется на нее. Вместо этого он нагнулся и не торопясь снял с трупа пропитанный кровью халат. Со сладострастием надел его, и Гаэль поняла, что он наслаждается новой одеждой. Фетишизм. Извращенность. Патологические изломы души, потерявшей все человеческое.

Да и зачем ей двигаться? Никакого выхода нет. Кто-то сказал: «Когда все возможное исчерпано, что остается? Невозможное». Она вспомнила о ключах в кармане санитара, лежащего у ног убийцы.

Не раздумывая, Гаэль прыгнула к человеку в капюшоне. Еще до того, как тот успел отреагировать, она была уже на трупе и ощупывала карманы его брюк. Никаких ключей. Убийца занес руку для удара. Гаэль увернулась, бросившись в сторону, но тотчас вновь занялась поисками. На поясе что-то звякнуло: связка у нее под пальцами, но закреплена на эластичном карабине.

Рука оторвала ее от земли. Окровавленный нож обрушился на нее. Она отшатнулась назад, что заставило нападавшего потерять равновесие. Гаэль приземлилась на ягодицы, выронив ключи, зато убийца выпустил ее. Она выбросила ногу и двинула ему в колено – без видимого результата.

Рука в перчатке ухватила ее за волосы. Она снова стала отбиваться и попала ногой ему в пах – целилась она по яйцам. На этот раз гигант отступил. Этого хватило, чтобы она сумела подняться и броситься бежать.

Ловушка оставалась ловушкой, а добыть ключи ей не удалось. Она заскочила в комнату отдыха. Обычная палата, где вместо кроватей стояли столы. Метнулась к окну – и здесь нет ручки.

Гаэль оказалась в тупике, но, несмотря на панику, кое-что заметила: платформу с опускающейся дверцей слева. Ту самую, которая становилась счастливой находкой беглецов в стольких фильмах с преследованиями и по-прежнему пребывала здесь, на посту, верная долгу. Она рывком открыла дверцу и поняла, что сможет поместиться внутри.

Когда убийца появился на пороге – ему хватило времени снять халат, – она уже забралась на платформу и протянула руку, чтобы задействовать механизм.

Последнее, что она увидела, была черная рука между двумя закрывающимися створками. Когда платформа нырнула в темноту, одна фраза пронеслась у нее в голове, как безумная шутка: Кушать подано!

Бельэтаж мастерской отделяла от остального пространства стеклянная перегородка – наверняка бывший пост начальника вокзала. Теперь он служил аппаратной для двух монахов в грубых рясах, которые на пару стояли за микшерским пультом. Без сомнения, здесь хорошая звукоизоляция – шумовое безумие внизу долетало сюда сильно приглушенным. У Эрвана возникло впечатление, что он находится в кабине пилота бомбардировщика: оставаясь в безопасности, он наблюдал за результатом действия снарядов, вылетевших из люка.

После демонстрации женщины-гвоздя Лартиг провел его к лифту, чтобы добраться до своего убежища.

– Значит, Человек-гвоздь является для вас объектом культа? – спросил Эрван.

– Слишком сильно сказано, скорее он стал легендой.

– Вас не смущает, что он убил девять женщин? Я хочу сказать: девять настоящих женщин в настоящей жизни.

Калека подкатил свое кресло так, чтобы оказаться лицом к оконному проему, выходящему на море белых черепов, блестящих капюшонов и расшитых золотыми блестками каскеток. Паланкин был установлен в углу комнаты, как священный алтарь.

– Мне кажется, вы так и не поняли, в чем дух «беспредела».

– Должен признать, что меня это как-то перестало интересовать.

Калека повернул голову и вгляделся в Эрвана. Эта ночь была во власти фараона с глазами, подведенными черным.

– Подойдите и посмотрите.

Полицейский неохотно повиновался.

– Здесь представлены все направления: медицинское, военное, садомазо… В каждом случае речь идет о демонстрации власти. В действительности эти мужчины и женщины стремятся вернуться в детство.

– В жизни бы не догадался.

– Я говорю о травматизме, которым отмечены их юные годы. Укол доктора, власть закона, воплощенная в военной форме, доминирование отца или страх кастрации…

Эрван понял, что ему предстоит курс психоанализа.

– Мир фетишизма сводит свои счеты с прошлым. Заново пережить изначальные раны, но уже в шкуре взрослого, контролируя свои эмоции, превозмогая свой страх. За каждым костюмом стоит стремление к реваншу. Ты сам становишься врачом, властью, угрозой. И если ты выступаешь в роли пациента, пленника или горничной, то в полном согласии с самим собой. Такие вечеринки – катарсис.