Хроники вечной жизни. Проклятый дар - Алекс Кейн

– Нам, боярам, хлеба не надобно, – с горечью сказал он. – Мы друг друга едим и этим сыты бываем[41].

* * *

За два дня до приезда матери Димитрий отправился ей навстречу. Он сам удивлялся, насколько не терпелось ему увидеть эту женщину. За те четырнадцать лет, которые он пребывал в новом теле, он свыкся и с ним, и с мыслью, что Мария Нагая приходится ему матерью. И теперь, обделенный ранее материнской любовью, он торопился навстречу той, которая подарит ему искреннюю, бескорыстную заботу.

Димитрий ожидал Марию в селе Тайнинское, где были поставлены богатые шатры. Ранним утром восемнадцатого июля прибыл гонец с сообщением – царица-мать едет следом и «вскорости изволит быть». В нетерпении царь вскочил на коня и поскакал ей навстречу.

Вскоре показался кортеж Марии Нагой. Димитрий пустил коня галопом, а приблизившись, спешился и кинулся к карете матери. Та отдернула занавеску, посмотрела на сына долгим взглядом… и слезы брызнули из ее глаз. Она распахнула дверцу и приняла Димитрия в объятия, а он приник к ее груди и, счастливый, затих.

– Благодарствую, Господи, – прошептала инокиня и наклонилась к сыну. – А я ведь боялась, что бояре и народ обманулись да приняли за тебя какого-нибудь лихого человека. А сейчас сама вижу, что ты плод чрева моего, милый мой сын.

Слуги, толпившиеся вокруг, без стеснения плакали, настолько умилила их встреча царя с матушкой.

Часом позже царский поезд двинулся к Москве. Димитрий, успевший коротко поговорить с Марией в одном из шатров, теперь шел возле ее кареты и нежно смотрел на эту пятидесятилетнюю инокиню. «Теперь у меня есть мать!» – с восторгом думал он.

Царицу разместили в Вознесенском женском монастыре на территории Кремля, и Димитрий ежедневно навещал ее, прося благословения на все решения. Сам же он жил в царских палатах, которые ему не нравились, и потому приказал построить на возвышении возле Кремлевской стены два новых дворца, примыкающие один к другому, – для себя и Марины.

Смиренная монашка, Нагая умоляла сына отменить казнь Шуйского.

– Грех это, сынок, он ведь родич нам, от Рюрикова колена происходит. Прости его, государь мой, ну хоть ради меня.

– Странно мне слышать эти слова, матушка. Ведь он задумывал убить меня маленького, он стал причиной моих скитаний и нашей разлуки, по его вине Годуновы на Москве семь лет царствовали.

– Все так, сынок, но чую, не будет тебе счастия, коль казнишь человека из племени царского. Господь учит прощать даже самых коварных врагов, молю тебя, не храни злобы в сердце, пощади князя.

– Ладно, маменька, – вздохнул Димитрий, – я подумаю. Но никаких обетов пока не даю.

В день казни Шуйского Димитрий с самого утра не находил себе места. Казалось бы, он все сделал правильно, через несколько часов расстанется с жизнью тот, кто когда-то дерзнул покуситься на царевича и еще недавно распространял о нем грязные слухи. Но что-то Димитрия тяготило, ему все время казалось, что он что-то должен сделать…

Запершись в палатах и запретив себя беспокоить, Димитрий нервно ходил из угла в угол горницы. Он пытался понять свои ощущения и не мог. Остановившись, он смотрел через слюдяное оконце во двор. Ивановская площадь, Чудов монастырь, за ним виднеются Спасская и Набатная башни… «Жители Углича поднялись по набату, – почему-то подумал он, – когда убили царевича… убили меня». И тут его осенило! Ну конечно! Он, Франсуа, никогда не смог бы переселиться в тело Димитрия, если б Шуйский не приказал того убить! Царевич так и жил бы спокойно в Угличе, а Франсуа, упавший с лошади, умер бы в том лесу на границе Литвы и Московии. «Выходит, я обязан Шуйскому жизнью?! И тем, что стал царем? И за это его казню?!»

Димитрий опрометью бросился к дверям, схватил за грудки стрельца, стоявшего на охране его покоев, и вытолкнул его, воскликнув:

– Беги немедля на Лобное место, кричи, чтоб остановили казнь Шуйского. Скажи, царь его милует. Грамоту сей же час напишу. Скорее, скорее!

Царский посланец успел в последний момент. Василий Иванович уже попрощался с народом и положил голову на плаху, когда из Кремля во весь дух прискакал нарочный. Народ, благоволивший к Шуйскому как члену династии Рюриковичей, возликовал и принялся славить доброго и милостивого царя.

Димитрий приказал заменить казнь на ссылку, а несколькими месяцами позже и вовсе простил его, вернул в Москву и возвратил отнятый сан и владения. Басманов, знавший Шуйского лучше, умолял царя оставить боярина в ссылке, но не преуспел. Петр покорился монаршей воле, сказав со вздохом:

– Чую, государь, не только свою, но и мою судьбу решил ты этим указом.

* * *

30 июля 1605 года наконец состоялось венчание на царство. С раннего утра Димитрий, облаченный в парадную царскую ризу и сафьяновые сапожки, сидел на чертожном месте – специальном возвышении для венчания царя посреди Соборной церкви Успения – и внимал торжественной службе, которую проводил новый патриарх, грек Игнатий. Через два часа он начал томиться, его горячий темперамент не позволял долго оставаться на одном месте. Наконец литургия закончилась, на Димитрия надели барму – полукруглый царский воротник, покрывающий плечи и грудь и расшитый жемчугами, и увенчанную крестом шапку Мономаха.

Началось таинство миропомазания, патриарху поднесли Августову крабицу – небольшой сосуд, принадлежавший, по легенде, древнеримскому императору Октавиану Августу, и Игнатий помазал царю лоб и руки. Под колокольный перезвон патриарх вручил Димитрию скипетр и державу, которую здесь называли яблоком державным. Грянул церковный хор, и Димитрий глубоко вздохнул – все, свершилось! Сто лет шел он к этому дню, и вот наконец он настал!

Медленным шагом, сопровождаемый патриархом, духовенством и боярами, Димитрий вышел на Соборную площадь, где его восторженно приветствовал народ. Но церемония на этом не закончилась: царя повели в церковь Святого Михаила и там Игнатий возложил на его голову шапку Казанскую, что означало принятие Димитрием титула царя казанского.

Как когда-то сбылась его мечта о бессмертии, так теперь исполнилась и мечта о власти. Димитрию покорилась огромная страна, и сейчас ему казалось, что больше не о чем и мечтать.

Началась будничная жизнь. Каждый день Димитрий присутствовал в думе и раз от раза все сильнее возражал против медлительности бояр, лености и привычки затягивать решение любого вопроса. Он обладал острым умом и неиссякаемой энергией, а кроме того, не был связан вековыми русскими традициями, и это позволяло ему подходить к любым проблемам по-новому и решать их быстро и успешно.

Бояре дивились уму и решительности царя, а он часто стыдил их за медлительность, советовал поучиться у Европы и нередко неосторожным словом или острой насмешкой задевал их.

По средам и субботам Димитрий самолично принимал челобитные, сидя на Лобном месте. В эти дни Пожар, и без того всегда людный благодаря расположенным здесь торговым рядам, набивался народом аж до самого Гостиного двора. Царь тут же и без колебаний решал все споры и приказывал своему секретарю, поляку Яну Бучинскому, делать записи для будущих указов. Просители подходили один за другим, и очередь шла быстро.