Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— О маркиза! Я не знаю.

— Если вы не знаете, не говорите, что я счастлива. Если я говорю вам о вашем счастье, я думаю, что оно не помрачено ни малейшим образом; это потому, что я знаю…

— Что же знаете вы, позвольте вас спросить?

— Что вы путешествовали так весело, беззаботно, так что даже забыли всех, кто беспокоился за вас в Париже. Кавалер де Крильон часто говорил это при мне. Возвратившись, вы нашли готовым дом, который вы велели для себя выстроить. Вы богаты, молоды, свободны, чего же вам недостает? Свободы? Я вам возвращаю ее, и если мне придется проходить мимо вашей двери, я скажу с уверенностью: тут живет счастливый человек!

— Вы говорите так, как я говорил сейчас, — сказал Эсперанс, — и ваши расчеты очень расстроятся, маркиза, потому что если вы пройдете мимо моего дома, вы скажете не то.

— Почему?

— Потому что, во-первых, я не стану там жить.

— Это что значит?

— Я буду ночевать там сегодня в последний раз.

— Я вас не понимаю. Какой более очаровательный дом найдете в Париже?

— Завтра я оставлю Париж. Мне скучно здесь. Да, маркиза, счастливый человек скучает.

— А!.. и… может быть, опять отправитесь путешествовать?

— Вероятно.

— Надолго?

— Навсегда.

Она сделала движение, исполненное волнения и беспокойства.

— В ваши лета, — сказала Габриэль, — разве бывают такие серьезные дела, которые занимают всю жизнь?

— У меня нет дел.

— А! понимаю… Извините, я как будто допрашиваю вас. Но я любопытна из дружбы. Мы когда-то заключили с вами договор о дружбе; вы это, без сомнения, забыли?

— Конечно, нет, — прошептал Эсперанс.

— Я хотела сказать, что это вечное отсутствие не может иметь другой причины, кроме… вашей женитьбы, — прибавила она резким тоном.

— Нет.

— Это правда, что и без женитьбы можно соединиться с любимыми особами, с тем чтобы никогда с ними не расставаться.

— Особу, с которой я хочу соединиться, действительно я люблю, — сказал Эсперанс, — но это моя мать, и она умерла.

— О! — сказала Габриэль, взяв его за обе руки. — Тогда вы не можете уехать, потому что ничто вас не принуждает к этому, а все вам запрещает это.

— Кто же может принуждать меня остаться в городе, где каждый звук, каждый голос приносит мне новое страдание? Я вам сказал, что я несчастен, что я умру здесь от горести. Для чего же мне здесь оставаться?

— Но ведь вы воротились сюда, вы были здесь вчера?

— Вчера, это было возможно… сегодня нет.

— Но у вас здесь есть друзья.

— Крильон и Понти, покровитель и протеже, два эфемерных воспоминания.

— А других нет?

— Те, которые думали обо мне вчера, забудут завтра.

Она потупила голову с глубокой меланхолией.

— Вы правы, — сказала она. — Надо уметь обходиться без опоры на этом свете. Урок ваш жесток, но спасителен.

— Вы говорите это не о себе, маркиза; вы всемогущи, к вам обращаются с просьбами все, а вам не нужен никто.

— Ах! — вскричала она с разбитым сердцем. — Назовите мне хоть одного друга… назовите! Даже сын мой мне еще не друг, потому что глаза его еще закрыты для меня, так же как и его сердце. Все на меня нападают, все меня ненавидят. Никто меня не защищает, никто даже не может сделать усилия, чтобы вежливо солгать и предложить мне дружбу. Вы поклялись мне в дружбе — и берете назад вашу клятву!

— Ах, маркиза, — сказал Эсперанс слабым голосом, — есть клятвы, которые связывают нас выше нашей воли, и человек иногда слишком слаб, для того чтобы сдержать то, что он обещал.

— Так, вы меня бросаете! вы увидите, как я буду страдать, и не протянете мне вашу руку?

— Если бы я увидал это печальное зрелище, я не перенес бы его, поэтому я и не хочу его видеть.

— Итак, когда одному из ваших друзей будет угрожать смерть, вы побоитесь этого печального зрелища, и чтобы не видеть его, вы бросите вашего друга, вместо того чтобы помочь ему. Я думала, что у вас есть сердце.

— У меня есть сердце, маркиза, которое ваши несправедливые упреки раздирают. В самом деле, для чего мне оставаться? чем я могу вам служить? Разве вы желаете видеть, как я страдаю?

— Страдаете… отчего?

— Сделайте милость, не вырывайте у меня ни слова более. Вы видите, как я борюсь.

— Скажите мне ваше страдание, и вы увидите, буду ли я так слаба, чтобы не помочь вам и не излечить вас.

— Ну! — сказал он, побежденный страстью и великодушным упорством Габриэль. — Я вам скажу, если вы меня принуждаете; выслушав меня, вы не станете уже останавливать меня в моем намерении, ни упрекать в том, что вы принудите меня сделать. Если я уехал неожиданно в прошлом году, это оттого, что я увидал, как вы вышли от короля на другой день после взятия Парижа; это потому что мое мужество уже истощилось; это потому что я обвинял вас уже в измене и во лжи; это потому что я проклинал уже вас за то, что вы обещали мне дружбу и не дали любовь; я знаю, что говоря таким образом, я навсегда расстаюсь с вами, но судьба увлекает меня; то, что я говорил, я не стану повторять; сердце мое лишится всей своей крови, но с кровью уходит и горесть. Да, я уехал несчастный и воротился еще несчастнее. Если бы я нашел вас счастливой, упоенной, забывшей все — о! я надеялся, я приготовил мое сердце к утешению забвения, презрения… да, презрения… Простите мне, если я совсем теряюсь… Но вместо этого, вы являетесь мне кроткой, нежной, доброй; я вижу вас несчастной; все в вас интересует мое сердце и мою душу, я чувствую, что я полюблю вас так безумно, что лишусь и уважения, как лишился спокойствия. Вы не свободны, вы любите короля, стало быть, в конце каждой мысли для меня два раза смерть. Я кончил, сердце мое пусто; еще день, и, может быть, в него войдет отчаяние. Не раздражайтесь, жалейте обо мне; позвольте мне запрятать мое безумие в таком уголке мира, где вы не услышите, как я вздыхаю, где вы не узнаете, люблю ли я вас.

Габриэль, бледная, откинула голову назад и закрыла глаза. Точно будто этот ураган страсти разбил ее, точно она не дышала, точно она умерла…

Эсперанс, стыдясь своей слабости, закрыл лицо руками. Он не видал, как молодая женщина оживлялась мало-помалу, провела по лбу холодной рукой и обернулась к нему, чтобы сказать:

— Итак, вы любили меня в Безоне?

— Да.

Она подняла глаза к небу, вздохнула; без сомнения, она говорила себе, что тогда перед нею были открыты две дороги. И что она выбрала менее счастливую. Но эта душа не умела составлять сделки с честностью.

— Я дала обещание королю, — сказала она просто, как бы отвечая самой себе.