Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Поздно, — сказал Эсперанс, смеясь так весело, что Понти стал ему вторить, а кавалер, принужденный им подражать, закричал:

— Я не знаю, что нынче в глазах Эсперанса, но это точно яркое пламя!

— Это от удовольствия.

— Черт побери! От удовольствия побывать в тюрьме! Вы неразборчивы. Если тюрьма вам так нравится, почему не попросить вам короля, чтобы он время от времени отправлял вас туда, чтобы возвратить вам веселое расположение духа? Вот человек, который приехал ко мне из Италии, бледный, мрачный, вздыхал, говорил только о похоронных предметах, вдруг его бросают в тюрьму как цыгана; я воображаю себе, что он от этого умрет, зная его расположение к меланхолии… я не спал от этого два дня — и смотрите вот он каков…

Эсперанс продолжал смеяться, а Понти помирал со смеху, сам не зная над чем.

— Какие глупые мальчики! — вскричал кавалер. — Хочешь их развеселить и не можешь, а когда вздумаешь хоть один раз нагнать на них тоску, они хохочут во все горло. Поедемте в Лувр смотреть на седые усы короля и на его разрубленную губу. Это заставит вас подумать, во-первых, о ла Раме, которого четвертуют когда-нибудь, если он не растерзает вас прежде, потом о змееныше Шателе, с которого потихоньку сдирают кожу, чтобы выпытать от него несколько добрых истин. Вы подумаете также о вашей приятельнице д’Антраг, которая так хорошо к вам расположена, о кинжалах матери Туше, все о предметах веселых, и мы увидим, расхохочетесь ли вы под нос королю; впрочем, Шатле недалеко со своим губернатором. Кстати, его зовут дю Жарден; он отец своего сына; вы знаете, что я хочу сказать, Эсперанс. Смейтесь над ним еще, если хотите!

Молодые люди перестали смеяться, чтобы сделать удовольствие Крильону, и отправились в Лувр, где Понти увидал, что равенство есть вымысел на земле, потому что он остался в галерее, между тем как оба его спутника вошли в кабинет короля.

Эсперанс должен был остаться доволен своим визитом. Генрих очень ласкал его, но не делал ему никакой публичной овации. Он отвел его в сторону и сказал ему со своей любезной улыбкой:

— Дело, происходившее между нами, должно между нами и остаться. Никто не знает, что вы были брошены в тюрьму Генрихом-тираном; не будем объявлять этого свету, не надо также говорить этому любопытному и болтливому свету, что король вел себя как школьник. Мое королевское достоинство не так прочно, чтобы выдерживать подобное потрясение. Останемся добрыми друзьями, молодой человек. Я имел надобность в вас, и вы оказали бы мне большую услугу, если бы не демон, покровительствующий женщинам и всегда изменяющий мужьям. Однако ваша добрая воля будет все-таки считаться. Просите у меня чего хотите, только бы я мог исполнить ваше желание. Ты доволен, Крильон?

— Доволен ли Эсперанс? — спросил кавалер.

— Как нельзя более, — отвечал молодой человек, преклоняя колено.

— Ну, спрашивайте же, мой прекрасный поверенный! — вскричал король. — Только не просите денег.

— Э! Государь, он даст вам взаймы, если хотите, — сказал Крильон.

— Черт побери! А я не откажусь, возразил король. — Ну, чего он хочет?

— Ничего, государь, кроме чести вашего расположения.

— Этого слишком мало, — сказал Генрих, немножко недовольный, что ему нечего предложить.

Эсперанс почувствовал этот оттенок со своею тонкой деликатностью.

— Государь, — сказал он, — я страстный охотник, а у меня еще нет земель.

— Вы хотели бы охотиться на моих землях? — спросил Генрих.

— Время от времени, государь, с позволения вашего величества.

— Согласен, — отвечал король, не видя, что за портьерой божественный профиль, видный только для одного Эсперанса, дал молодому человеку обещанную улыбку за недостатком слов.

Улыбка была лукава, потому что Габриэль слышала позволение данное Эсперансу охотиться на землях короля[2]. Боясь засмеяться, чтобы ее не увидали, и покраснеть, если ее увидят, Габриэль предпочла уйти, видение исчезло от жадных глаз Эсперанса. Аудиенция кончилась. Крильон увел своего протеже.

— Теперь, — сказал он, — вы королевский гость. Право охоты в лесах его величества открывает вам королевские дома во всякое время.

— А! — сказал Эсперанс с притворной наивностью. — Во всякое время?

— Да, будет там король или нет. Это преимущество не имеют даже принцы крови. Вам захочется охотиться за оленем ночью при фонарях, король вам не помешает.

— Я буду пользоваться этим, — отвечал Эсперанс со вздохом, — и постараюсь никогда не употреблять этого во зло.

«Я буду видеть Габриэль, когда захочу, — подумал он, — даже так, что она не будет об этом знать… Вот истинное счастье!»

По выходе из королевского кабинета, Крильон и молодой человек расстались. Понти, увидев, что его товарищ такой же веселый, как и прежде, сказал ему:

— Если ты в таком хорошем расположении духа, будем забавляться.

— Хорошо; но каким образом?

— Мне пришла в голову одна мысль. Дай праздник на новоселье. Мы примем в твоем дворце всех добрых собеседников и всех любезных женщин в Париже; надо же составить себе круг, черт побери!

— О! о! Столько людей…

— Поверь мне, Эсперанс, надо распространить наше знакомство, я расскажу тебе почему.

— Расскажи.

— Я сегодня дежурный, и у меня нет времени, но вели завтра приготовить хороший завтрак, и я расскажу тебе много разных разностей.

— Хорошо.

Эсперанс воротился домой самой длинной дорогой, медленно. Он не был бы в состоянии выдержать своего упоения, если б не дышал воздухом в продолжение двух часов.

В передней он приметил привязанную к мраморному столу и обгладывавшую цветы в корзине очаровательную лань, на кожаном ошейнике которой была серебряная дощечка с вырезанной надписью: «Из королевских лесов».

Люди его с гордостью объявили ему, что этот подарок был прислан из Лувра.

— Опять Габриэль! Столько ума, столько души, — прошептал он, — с такой совершеннейшей красотой. О! Боже мой, не слишком ли я счастлив!

Может быть, читатель удивится, что мы еще не ввели его к соседу Эсперанса, богачу Замету, отель которого на улице Ледигьер пользовался в Париже большой известностью.

Замет, знакомства которого по милости его богатства искало все дворянство и все министры, занимавшие у него деньги, был один из тех людей, портрет которых истории не всегда удается очертить. То, что такой человек делает открыто, занимает мало места в летописях эпохи; но тот, кто найдет его следы на подземных ступенях, которые он сделал, чтобы дойти до своей таинственной цели, тот, кто сумеет осветить этот темный тип отблеском истины, удивится гигантским размерам, которые примет его наружность.