«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

О дворце и эрцгерцоге он не упоминал. Он только раз позвонил Марко, прежде чем тот отключил телефон:

— Народ надо оповестить, что в водопровод, соединяющий дворец с источниками, закачали радиоактивную воду. По сигналу эрцгерцога эту воду пустят на толпу на площади. Последствия: ожоги, слепота, увечья.

Потом он повесил трубку и продолжил раздавать рыдающим беженцам еду и теплую одежду.

Так-то вот. Нельзя сказать, что революция произошла по вине одного конкретного человека, хотя и Марко, и Грандос приложили к этому руку. Пробудилось и проросло некое зерно, веками дремавшее в сердцах рондийцев. Тут сошлось все: страх перед лавиной и наводнением, страх смерти, а отсюда — неприязнь к эрцгерцогу, якобы имеющему власть над природными стихиями, и зависть к его вечной молодости.

Злодейство?.. Да нет, конечно. Рондийцы не злодеи. Их чувства можно понять. Почему, собственно, кто-то один распоряжается силами природы? С какой стати ему одному дарована вечная молодость? Не следует ли поделиться этими дарами со всем человечеством? И если народ по традиции слепо доверяет одному правителю, то оправдано ли столь беспредельное доверие? В конце концов, эрцгерцог и впрямь единолично контролировал источники. Я не хочу сказать, что он был каким-либо образом причастен к сходу лавин. И хотя монаршая лыжная трасса действительно пролегала по восточному склону Рондерхофа, а лавины всегда сходили по западному, это говорит скорее о предусмотрительности эрцгерцога, о разумном выборе мест для зимнего спорта. Никто не смог убедительно доказать, что лавины отводились на противоположный склон горы намеренно. Но теоретически такая возможность существовала.

Короче говоря, если народ начал сомневаться, то он будет сомневаться во всем. Сомнение принимает разнообразные обличья, выражается разными способами. Никому веры нет. А кто потерял веру — потерял собственную душу. Да… да… да… Я понимаю, что вы сейчас хотите сказать. После революции это без конца повторяют заезжие иностранцы. Беда, по их мнению, в том, что рондийцы жили вне системы моральных норм, религиозных догм, этических правил. И якобы поэтому, оказавшись во власти сомнений и страхов, они словно с цепи сорвались. Прошу прощения за прямоту, но вы, как и все иностранцы, чушь несете. Дело обстоит как раз наоборот. Полная гармония веками царила в Ронде именно потому, что люди были свободны от всяческих норм и догм и понятия не имели об этике! Они хотели просто жить, и жизнь была им ниспослана, а вместе с нею счастье, которое внутри нас. По стечению обстоятельств один рондиец, Марко, уродился калекой, а другой, Грандос, стяжателем; так уж получилось, ничего не поделаешь. В каждом из этих двоих скрывался свой дефект (ибо алчность есть не что иное, как проявление патологического голода, а хромота — следствие деформации в организме); дефективность пагубно сказалась на обоих, а они в свою очередь растлили остальных. Не будем забывать, что ненасытность и физическая ущербность — явления одного порядка: то и другое способно пробудить бешеную энергию, сметающую все на своем пути. Как вышедший из берегов Рондаквивир во времена великого древнего потопа. Так-то…

Но что тем временем происходило во дворце? Что творилось там, пока валил снег, и угасал короткий день, и люди со всех концов страны стекались в столицу?

На сей счет существуют разные версии; полной правды уже не узнать. Революционеры-радикалы и поныне уверяют, будто бы эрцгерцог в секретной дворцовой лаборатории отлаживал некий гидротехнический механизм, чтобы направить на столицу воды источников и обрушить на мирных рондийцев радиоактивную струю из водомета. И будто бы они с Антоном уже изобретали изощренные пытки для запертой в подвальном каземате эрцгерцогини, которая умоляла пощадить народ. Другие, напротив, заявляют, что ничего такого не было и в помине, что эрцгерцог — прекрасный музыкант — преспокойно играл на скрипке, а эрцгерцогиня в своих покоях миловалась с женихом. Третьи же утверждают, что дворец был охвачен паникой и все спешно готовились к отъезду.

Могло быть и так, и сяк, и этак. Когда толпа громила дворец, в лаборатории действительно обнаружили трубу подземного водопровода, по которому поступала вода из пещер Рондерхофа. Похоже было также, что в музыкальном салоне и правда недавно музицировали, а на кроватях в спальне недавно лежали. Следы поспешных сборов тоже были налицо, хотя, возможно, речь шла всего-навсего о поездке в горное шале. А вот домыслы об истязаниях не подтвердились — хотя в глазах эрцгерцогини, когда ее наконец разыскали, не было обычного блеска. Но, может быть, она просто устала или наплакалась. Причин могло быть сколько угодно.

Мне остается повторить вам то, что показал под присягой предатель-слуга, ровно в полночь открывший революционерам вход во дворец. (Как ему изначально удалось получить место при дворе? Понятия не имею! Ни одна революция не обходится без подобного рода двурушников-осведомителей; это исторический факт.) Итак, вот его показания.

«Утром в день Праздника весны во дворце все шло как всегда. Правда, ночной снегопад наводил на мысль, что праздник отменят. И точно, сразу после десяти нам, дворцовым привратникам, сказали, что сбор цветов ровлвулы и спортивные игры отменяются. Про какие-либо приготовления к отъезду в шале мне неизвестно: в личных покоях я не прислуживал.

В одиннадцать часов эрцгерцог собрал семейный совет. Не могу сказать, сколько человек присутствовало. За три месяца службы во дворце мне не удалось выяснить точное число принцев и принцесс крови. Антона я знал в лицо, и он на совете был. Как и эрцгерцогиня Паула. В лицо, но не по имени, я знал еще троих-четверых: все они спустились по лестнице из личных покоев в белый зал. Белым залом прислуга называла большую гостиную — ту самую, с балконом для парадных выходов. В тот раз мне определили стоять в самом низу у лестницы, и я видел, как они один за другим проходят в зал. Антон шутил и смеялся. Слов я не расслышал, да я бы ничего и не понял: в правящей семье говорили на своем особом языке — вроде древнерондийского. Эрцгерцогиня выглядела бледнее обычного. Когда все прошли внутрь, двери закрыли. Они просидели там целый час.

В двенадцать двери снова открылись и все вышли — кроме эрцгерцога и эрцгерцогини. Меня к этому времени уже сменили, но так сказал другой дежурный, и у меня нет причин ему не верить. Вскоре после часа дня случилось что-то непонятное. Слугам велели по одному явиться в белый зал: так распорядился эрцгерцог. Я подумал, не ловушка ли это, и испугался, но уйти из дворца не мог: в перерывах между сменами