Башня шутов - Анджей Сапковский

Рейневан знал, что титул «домина» или «старуха» давалсяглавной чародейке, руководящей полетом жрице шабаша. Поэтому, хотя в глубинедуши он думал увидеть женщину, лишь немного менее отвратную, нежелиШпренгерова, Крамерова и сопровождающие их уродины, и скорее всего существо ввозрасте, мягко говоря, преклонном. Однако, чего он уж никак не ожидал, доминаоказалась Медеей, Цирцеей, Эродиадой. Убийственно привлекательной, воплощениемзрелой красоты. Высокая, статная, она всем видом вызывала уважение к себе,предчувствие и предвкушение силы. Высокий лоб украшал серебристым серпомблестящий рогатый месяц, с шеи на грудь свисал золотой крест анкх, crux ansata.Линия губ говорила о решительности, прямой нос вызывал в памяти Геру илиПерсефону с греческих ваз. Иссиня-черные волосы змеящимся каскадом ниспадали вбожественном беспорядке на шею, волной струились с плеча, сливаясь чернотой сплащом. Выглядывающее из-под плаща платье переливалось в свете костра, играяуймой оттенков то белого, то меди, то пурпура.

В глазах домины таились мудрость, ночь и смерть.

Она разгадала его сразу.

– Толедо, – проговорила она, и голос ее был какветер с гор. – Толедо и его благородная jojoza. Впервые среди нас?Приветствую. Рада видеть.

– Здравствуй, – поклонился Рейневан. Николеттасделала реверанс. – Здравствуй, домина.

– У вас есть ко мне просьбы? Вы просите заступничества.

– Они хотят, – проговорила стоявшая позади рыжеволосая, –лишь выразить уважение. Тебе, домина, и великой Тройственной.

– Принимаю. Идите с миром. Отмечайте Мабон. Восхваляйтеимя Всематери.

– Magna Mater! Хвала ей! – повторил стоящий рядомс доминой бородач с украшенной оленьими рогами головой и ниспадающей на спинушкурой. – Эйя!

Огонь взвился вверх. Котел пыхнул паром.

На этот раз, когда они спускались по склону в седловинумежду вершинами, Ягна не дала себя удержать, незамедлительно направившись туда,откуда долетал самый сильный гул и доносился самый крепкий запах дистиллируемыхнапитков… Вскоре, добравшись до кадки, она уже поглощала сидр так, что толькокадык ходил ходуном. Рыжеволосая не сдерживала ее и сама охотно принялакувшинчик, который ей поднес ушастый космач, как близнец похожий на Ганса МайнаИгеля, того, который месяц назад посетил на бивуаке Рейневана и Завишу Черногоиз Гарбова. Рейневан, принимая кубок, задумался над течением времени и всемтем, что это время изменило в его жизни. Сидр был крепкий, так что даже из носапотекло.

У рыжеволосой среди окружающих оказалось множество знакомых.И людей, и нелюдей. С ней сердечно здоровались майки, дриады, лиски и водницы,обменивались рукопожатиями и поцелуями полные румяные селянки. Чопорно иблаговоспитанно кланялись женщины в расшитых золотом платьях и богатыхнакидках, с лицами частично прикрытыми масками из черного атласа. Обильно лилсясидр, грушевик и сливовица. Кругом толкались и проталкивались, поэтому Рейневанобнял Николетту. «Здесь ей следовало бы носить маску, – подумал он. –Катажина, дочь Яна Биберштайна, хозяина Стольца, должна прикрывать лицо. Как идругие благородные дамы и девушки».

Выпивохи, отведав немного, занялись, естественно, сплетнямии обсуждением знакомых.

– Я видела ее наверху у домины, – глазами указаларыжеволосая на хромающую неподалеку калеку со светлой косой и лицом, опухшим отслез. – Что с ней?

– Обычное дело, обычная обида, – пожала плечамиполная мельничиха, все еще там и тут оставляющая следы муки. – Впустую кдомине ходила, напрасно просила. Выполнить ее просьбу домина отказалась. Велелаположиться на время и судьбу.

– Знаю. Я сама когда-то просила.

– И что?

– Время, – рыжеволосая зловеще ощерилась, –сделало свое дело. А судьбе я малость подсобила.

Ведьмы расхохотались так, что у Рейневана волосы на головезашевелились. Он понимал, что bonat feminae разглядывают его, злился на то, чтоторчит будто кол перед столькими прекрасными глазами, будто перепуганныйпримитив. Он глотнул для куража.

– Необычайно много… – начал он,откашлявшись, – здесь присутствует представителей необычайно многихДревних племен…

– Необычайно?

Рейневан обернулся. Неудивительно, что он не слышал шаговстоявшего у него за спиной альпа – высокого, темнокожего, с белоснежнымиволосами и остроконечными ушами. Альпы двигались практически бесшумно, услышатьих было невозможно.

– Говоришь, необычайно, – повторил альп. –Ха. Может, еще дождешься, что все станет обычайным. То, что ты называешьДревним, может оказаться новым. Либо обновленным. Грядет время перемен, многоеизменится. Изменится даже то, что некоторые из присутствующих здесь считалинеизменным.

– Я продолжаю считать, – сказало, приняв, видимо,на свой счет язвительные слова альпа, существо, которое Рейневан меньше всегоожидал встретить в здешней компании, а именно священник с тонзурой. –Многие продолжают так считать, хотя знают, что многое уже никогда не вернется.Нельзя дважды ступить в одну и ту же реку. У вас было свое время, господинальп, была своя эпоха, эра, свой эон, наконец. Но ничего не поделаешь, omniatempus habent et suis spatiis transeunt universe sud caelo, всему свое время исвой час. Минувшее не вернется. Несмотря на любые перемены, которых, кстатисказать, ожидают многие из нас.

– Полностью, – упрямо повторил альп, –изменится картина и порядок мира. Все реформируется. Советую, обратите взорсвой на юг, на Чехию. Там упала искра, от нее возгорится пламя, в огнеочистится Природа. Исчезнет все скверное и нездоровое. С юга, из Чехии, придетизменение, определенным вещам и проблемам наступит конец. В частности, Писание,которое вы столь охотно цитируете, превратится в сборник поговорок и пословиц.

– От чешских гуситов, – покрутил головойсвященник, – не ожидайте слишком многого, в определенных вопросах онисвятее самого, я бы сказал, папы римского. Видится мне, пойдет в нужную сторонуэта чешская реформа.

– Сущность реформы, – громко сказала одна извысокородных женщин в маске, – в изменении того, что, казалось бы,изменить невозможно. Проделывает пролом в, казалось бы, нерушимой структуре,надламывает, казалось бы, плотный и твердый монолит. А если что-то можнонарушить, исцарапать, надломить… Так это можно превратить в пыль. Чешскиегуситы будут той каплей воды, которая, замерзая в расщелинах скалы, разрываетее.

– То же самое говорили и о катарах! – крикнул кто-тосзади.