Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

Поездка Дина в СССР в самом начале февраля 1974 года была вызвана срочной необходимостью. Дело в том, что в те дни в Советском Союзе готовилось к запуску грандиозное строительство – Байкало-Амурская магистраль (БАМ), железная дорога, которая должна была пересечь всю Восточную Сибирь и Дальний Восток. История этой магистрали брала свое начало еще при последнем российском царе. Именно тогда в Иркутске собрались промышленники и купцы, чтобы обсудить идею строительства северной дороги, которая могла соединить золотые прииски в бассейне Лены. Однако из этой затеи тогда так ничего и не вышло – показалось дорого. Однако при Сталине к этому проекту вернулись снова. Тогда уже в Сибири появились лагеря, и строительство БАМа стоило недорого. Именно зэки построили между Транссибом и будущим БАМом две соединительные ветки, БАМ – Тында и Известковая – Ургал, а также соединили Комсомольск с Тихим океаном, а после войны построили участок Тайшет – Лена (город Усть-Кут). Затем строительство «заморозили» на двадцать лет.

Строительство возобновили в середине 60-х, однако в течение нескольких лет оно шло, что называется, ни шатко ни валко. Затем, с декабря 1971 года, почти в секретном порядке и очень неторопливо начали укладывать рельсы от Транссиба до поселка Тындинский. Но когда весной следующего года американцы взялись разыгрывать китайскую карту, было решено придать БАМу стратегическое значение. К тому же это строительство должно было стать и важным идеологическим мероприятием – очередной «стройкой века», должной вдохновить молодежь на новые трудовые подвиги. В итоге на начало 1974 года было запланировано начать широкомасштабное строительство БАМа от Братска до Тихого океана. К отправке на БАМ готовился первый комсомольский строительный отряд численностью 600 человек. Именно в преддверии этого десанта Дину в ГДР и позвонили из Москвы, из ЦК ВЛКСМ, и попросили помочь придать этому мероприятию дополнительную идеологическую окраску. По задумке комсомольских боссов, если на БАМ приехал сам Дин Рид, значит, ехать туда можно безбоязненно. Однако эти гастроли закончились провалом.

Приглашение прилететь в Советский Союз Дин получил 7 февраля. Вечером того же дня вместе со своим немецким импресарио Дитером Эгню Дин вылетел в Москву. В аэропорту Шереметьево их встретил всего лишь один человек – представитель Госконцерта Борис Бачурин. Дина это насторожило, поскольку он предполагал встретить здесь и кого-нибудь из своих знакомых комсомольских лидеров. Того же Юрия Купцова, например. Однако Бачурин вел себя настолько уверенно, что сомнения Дина развеялись: все идет как и должно. На самом деле это было не так. Незадолго до этого в ЦК КПСС было решено перенести дату начала строительства на месяц – на середину марта. Комсомольских боссов об этом уведомили сразу, а они, в силу каких-то бюрократических проволочек, забыли предупредить об этом представителей Госконцерта. В результате Бачурин посадил Дина и Эгню в самолет и полетел вместе с ними в Красноярск. Там они пересели на вертолет и отправились в район Тынды.

Когда они прилетели к месту предполагаемого концерта, они там никого не обнаружили. Посадив вертолет на какой-то заснеженной поляне, окруженной огромными кедрами, вертолетчик с недоумением смотрел на знаменитого певца, не понимая, перед кем он собирается здесь петь. Не понимал этого и сам Дин вместе со своими компаньонами.

– В чем дело? – поинтересовался у Бачурина Эгню.

Но что тот мог ответить, если сам был в глубоком шоке. Они стояли возле вертолета, недоуменно озирались по сторонам и никак не могли взять в толк, что происходит. Особенно нелепо в этой ситуации выглядел Дин, который сжимал в руках дорогую акустическую гитару «Музима» в матерчатом чехле. В конце концов всем стало понятно, что вышла какая-то накладка и концерт не состоится. Все опять погрузились в вертолет и вернулись обратно в Красноярск. И только там местные деятели из обкома комсомола наконец сообщили им об ответе, который пришел на их запрос из Москвы: начало строительства и все торжественные мероприятия, связанные с этим, переносятся на март.

– Такое возможно только у нас, – разводили руками красноярские комсомольские боссы. – Виной всему наше вечное раздолбайство.

Дин и Эгню с последним утверждением не спорили. Дин тогда еще подумал, что у немцев с их врожденной пунктуальностью такой накладки никогда бы не произошло.

Между тем когда Дин находился в Красноярске, он услышал от одного из комсомольских работников новость о том, что в Советском Союзе началась широкомасштабная кампания в газетах против Александра Солженицына. Комсомольский начальник поделился с Дином этой вестью не случайно: видимо, еще помнил о том, как три года назад Дин выступил против Солженицына со страниц «Литературной газеты».

– Судя по всему, этого «литературного власовца» готовят к высылке из страны, – высказал предположение комсомольский босс.

На этом разговор был закончен, поскольку проходил в присутствии переводчика, который не внушал доверия обоим собеседникам.

Когда Дин вернулся в ГДР, там его застала весть о том, что Солженицын выдворен из Советского Союза и прилетел в ФРГ. Дин тогда подумал, что это разумный шаг со стороны Кремля: арест и осуждение писателя могли бы только вызвать на Западе новую волну обвинений СССР в жестокости. Поэтому Дин был крайне удивлен, когда Альберт Норден при встрече с ним в восточногерманском Комитете мира высказал совсем иную точку зрения на эту проблему:

– Солженицына нужно было сослать в те места, о которых он так любит писать, – в лагеря. Москва проявила ненужный либерализм и очень скоро пожалеет об этом: на Западе Солженицын превратится в еще более опасного идеологического врага.

Стоит отметить, что так думал не один Норден: в самом советском Политбюро тоже имелись сторонники такого решения. Например, главный идеолог Михаил Суслов, которого поддерживали Николай Подгорный, Александр Шелепин и ряд других деятелей. Все они предлагали Брежневу арестовать Солженицына и отправить за решетку, поскольку боялись, что за границей он активизирует свою антисоветскую деятельность. Серьезным аргументом при этом был некий технический анализ, который был подготовлен в недрах ЦК КПСС, где рассматривались перспективы развития спутникового телевидения на Западе. Согласно этому анализу в скором времени Запад должен был запустить в космос спутники, благодаря которым удалось бы заполонить советское ТВ заграничными программами. Естественно, львиную долю этих программ составляли бы антисоветские передачи, в том числе и выступления Солженицына. Вполне вероятно, что Норден тоже был в курсе этих перспектив.

Между тем в конце того разговора с Дином Норден сказал фразу, которая потрясла его собеседника:

– Мы знали о желании Брандта пригреть Солженицына, но решили не вмешиваться.

Дин потом долго размышлял над этой фразой, но единственное, к чему он пришел, было то, что «Штази», видимо, была в курсе закулисной истории с высылкой Солженицына в ФРГ. И он в своих выводах был прав.

Дело в том, что в близком кругу канцлера ФРГ «Штази» имела своего человека. Это был самый ценный агент восточногерманской разведки, который работал на нее вот уже почти 20 лет. Гюнтера Гийома и его жену перебросили в ФРГ в 1956 году, и им потребовалось восемь лет, чтобы врасти в западногерманскую почву. Затем Гийом получил пост в аппарате социал-демократической партии и начал свое движение наверх. К 1973 году он уже был референтом аппарата федерального канцлера по связям с профсоюзами, однако доступа к секретным документам не имел. Как вдруг в июле того же года Брандт взял Гийома к себе в качестве референта.