Лабиринт - Яэко Ногами

и вкусными блюдами в ресторане «Кинсуй», и специально показанным ему новым мраморным парламентским конференц-залом, который строился уже несколько лет и был почти готов.

Военно-фашистские выступления имели своей целью разгон политических партий, погрязших в коррупции, и ликвидацию парламентаризма.

Это заявляли в своих показаниях на суде и главари февральского мятежа, которых недавно казнили.

Нарастала новая волна фашистского движения, о чем красноречиво свидетельствовало усиление своеволия экспедиционных войск, действующих в Маньчжурии и Северном Китае. И именно в это время, как некий акрополь парламентаризма, спешно достраивался великолепный дворец взамен старого, обветшавшего парламентского здания.

Слушая за ужином бесконечные рассказы брата, который не переставал восхищаться и умиляться, Сёдзо еще острее чувствовал свою отчужденность, но не желал ввязываться в спор.

— Кстати, Сёдзо, твой самовольный уход со службы у Ато поставил меня в очень затруднительное положение. Меня стали расспрашивать, а я сидел как дурак и не знал, что ответить,— сказал Киити, принимаясь за печеного окуня и орудуя оправленными в серебро хаси из слоновой кости. Точно такие же хаси были и у Сакуко.

«Началось!»—подумал Сёдзо, выпив бульон и спокойно ставя чашку на стол. Он ожидал этого разговора с того момента, как брат сообщил, что побывал с визитом у Ато.

— Весьма сожалею,— проговорил он, не желая обострять разговор.

— Ты ведь и мне сообщил об этом уже после того, как бросил службу. А я тебе сказал, что отказываться от работы, которую с таким трудом удалось получить,— глупость. Помнишь?

— Да.

Сёдзо, конечно, помнил. Помнил он и то, как объяснил это тогда брату. Он в основном уже закончил сбор материала по истории клана. Теперь нужно писать. А это целесообразнее поручить человеку с хорошими литературными способностями. К тому же управляющий считает, что писать нужно не на современном, а на архаичном языке, так, мол, будет солиднее, а для Сёдзо это трудно. Доля истины в таком объяснении, конечно, была. Однако в письме к управляющему Сёдзо об этом не упоминал.

— Ведь тебя приняли по рекомендации Таруми. Это была особая любезность, можно сказать — милость. И вдруг уехать, черкнуть пару слов, что отказываешься от службы, и на том все кончить! Разве это разумный поступок? Таруми спрашивал меня, что господин Сёдзо намерен сейчас делать. Но я бы и сам хотел это знать.

Сёдзо вынужден был вкратце рассказать брату о своих планах собрать нужные материалы и исторические документы в здешней библиотеке и превратить ее в своеобразный центр изучения ушедшей эпохи, когда через эти края шло проникновение христианства и западноевропейской культуры в Японию.

— Библиотека перестала служить для меня только временным прибежищем. И в Токио теперь меня уже не особенно тянет,— закончил Сёдзо.

— Так, так...— Тон Киити отнюдь не свидетельствовал о том, что он понимает брата и сочувствует ему.

Доев рис, он потребовал добавки и поставил миску на поднос, который держала прислуживавшая за столом горничная Томэ. Шумно обмахиваясь веером, он продолжал:

— Когда я на свою беду стал наследником, я принял на себя тяжелое бремя ответственности за сохранность состояния, издавна возлагаемое на главу семьи. И если все взвесить, я на этом больше теряю, чем выигрываю. Выгоды мне от этого никакой. А ты счастливчик. Тебе можно только позавидовать. Жены у тебя нет, детей кормить не надо, ты ни за кого и ни за что не отвечаешь. За своими словами можешь не следить — болтай себе что хочешь. Захотел прилепиться к дому—и живи на всем готовом, а все, что заработаешь, идет на карманные расходы. Чем плохо?

Сёдзо чувствовал себя так, будто ему горло сжали тисками. Хотелось плюнуть брату в лицо. Конечно, лучше всего было бы подняться и уйти. Но это привело бы к разрыву, а оставаясь в родном городе, он не мог поселиться отдельно и жить один. Поэтому он ничего не ответил и лишь отрывисто сказал Томэ:

— Чаю!

— Погодите, сейчас подадут омлет,— взглянув на него, примиряюще оказала невестка. Она, конечно, понимала, что творится у него в душе.

Киити так же грубо и назойливо продолжал:

— У тебя от всего быстро кружится голова. Что же Масуи собирается отпустить денег больше, чем сейчас дает?

— Не знаю. Но его личный секретарь господин Эбата письменно просил директора библиотеки подготовить смету на предполагаемые расходы, чтобы в случае запроса послать ее в Токио. Так что какая-то надежда есть.

— Допустим. Но пока ты живешь на родине, ты не должен забывать, что прежде всего принадлежишь к дому Ямадзи, и впредь не должен своевольничать. И потом, пользуясь случаем, хочу тебя со всей ясностью предупредить еще об одном. Моя неприятность и твой арест ничего общего между собой не имеют. И если ты когда-нибудь вздумаешь ссылаться на то, что, мол, и брата сажали, я этого не потерплю. Запомни!

. . < .

Над заливом стоял легкий туман. Голубые волны были невысокие, медлительные Юркие лодочки легко разрезали их.

Держа на коленях чемоданчик, взятый у брата, Сёдзо с верхней палубы рейсового пароходика рассеянно смотрел в сторону Симоносеки, где сквозь дымку тумана вырисовывались бледные очертания сопок, домов, тянувшихся рядами вдоль берега, мачт и широких низких труб.

Бессознательно он искал что-то глазами. Не стоит ли на якоре какой-нибудь иностранный пароход? Эта привычка сохранилась у него со школьных лет. Когда он уезжал в Токио учиться или возвращался оттуда на каникулы, он сходил на этой пристани и отыскивал глазами какой-нибудь иностранный пароход.

Сейчас судов было мало. Открытое море, в котором уныло покачивались бакены, казалось пустынным. Национальную принадлежность судов трудно было распознать издали, но вот на корме одного из них Сёдзо увидел красный флаг. Это был огромный черный грузовой пароход. На нем был поднят голубой с белыми полосками сигнальный флажок, возвещавший о том, что судно собирается отплыть. Неподалеку от него глубоко, по самую ватерлинию, сидело в воде тоже совершенно черное судно для перевозки угля. Справа от его центральной мачты, расходясь, как лучи, торчали три подъемных крана.

— Далеко едете? — неожиданно раздалось над ухом Сёдзо, взгляд которого был прикован к морю.

Он поднял глаза. Рядом с ним стоял Хорикава. Обычно он носил японскую одежду и широкий жесткий пояс, какой в старину носили купцы. Но сейчас на нем была пиджачная пара, а в руках он держал мягкую фетровую шляпу. Если бы она была надета, Сёдзо, возможно, не сразу бы его узнал. Но его крупная, совершенно лысая голова с кустиками волос над ушами была