Обитатели потешного кладбища - Андрей Иванов

– Салют, Жан.

– Ты чего так рано?

– Надо съездить по делам в Париж. Вот, – достаю деньги.

– Даже не думай.

– Я настаиваю.

– Я отказываюсь принять.

– Мы заняли четыре комнаты.

– Ну и что? Хоть весь отель!

– В общем, так, это за четыре ночи, я оставлю их здесь, в ящичке, – открываю ящичек его бюро, – заодно ключ от моей комнаты сюда, на полку…

Жан встает с хрустом и ругается.

– Ты не можешь так со мной поступать! Я тебя десять лет ждал, а ты…

– Я тороплюсь.

– Когда тебя ждать?

– Через два дня буду.

Я вхожу в поезд. Выхожу из поезда. Иду по улицам Парижа. Gare du Nord. Никакой толкотни. Дорогой Серж, я не усидел. Покупаю билет. Я кое-что понял. Мне надо это проверить. Виктор сказал, что к нему заходил какой-то незнакомец. Он заикался. Человек с чемоданом обгоняет меня. Чемодан задевает бедро. – Простите. – Пустяки. Но даже такая мелочь сбивает с толку. Сбивает настолько, что не могу вспомнить, ни кто я такой, ни куда иду. Погода так себе. Черемуха и прочая чепуха. Я не усидел и решил навестить Сашу. Нет, имя лучше не писать. Брюссель не упоминать. Навестить К. в городе Б. Задачка из учебника. Я пытался ему написать. Не знал, с чего начать. Слова разбегались. Как такое описать? Мне снился сон. Александр, твоему старому другу приснился причудливый сон: крокодил, который полз по каминной полке, возле камина в кресле сидел мой кузен, он плакал, на столешнице поднос, на подносе, как отрубленная голова, лежала кинокамера, кто-то прохаживался, тень, силуэт, мой кузен гладил кинокамеру и говорил, что уезжает в Аликанте. Вряд ли мои сны что-нибудь значат. О его смерти я прочитал в Der Spiegel, тоже во сне, но умер он на самом деле и тут же приснился, я почему-то хочу, чтобы ты знал, он был старше меня, ему пришлось через многое пройти, его отец был истый вагнерианец во всех смыслах, мой кузен был обречен, я всегда это понимал – обреченность быть сыном своего отца, с этого надо начинать, он пошел дальше: первые шаги по типографским ступеням, легкие и безответственные, – сборник эротических новелл, стихи, пьесы, глупости, его отец взял свое, согнул сына в бараний рог, и тот стал кинохроникером, вступил в НСДАП, был ранен на войне, отец гордился им и гордо умер под музыку Вагнера после известия о капитуляции Паулюса, мой кузен был в плену, лет пять сидел в тюрьме, затем крутил фильмы в кинотеатре Касселя, ходил мимо особняка, в котором умер его отец, мимо пепелища их фабрики, по улице, что построил его прадед, – умер в полной безвестности, никто никогда не вспомнит его имени, снятые им кинохроники, наверное, еще будут крутить в назидание потомкам, но имени его не вспомнят, нет. Сон на мгновение заместил поезд. Узкий коридор вагона. На перроне множество лиц, глаз, рук, ног. Против встречного потока. Трудно. Идти против ветра. По грудь в жизни. Серж, я просто устал ждать. Устал от того, как давит история. Будь что будет.

Брюссель. Отдаленный бой колоколов. Во рту образуется металлическая сухость. Праздник какой-то? Какое сегодня число? Солнце в дымке. Чья-то рубашка в фонтане. Предгрозовая духота. Предчувствие. Тяжелые тучи на востоке. Здесь тоже были беспорядки. Захожу в открытое кафе. Мсье? У меня только французские франки. Идет, месье. Беру вина. И у вас беспорядки… О да, мсье. Еще какие! Месье из Парижа. Да. Ну и как там? Пошло на убыль. У нас заседают в университете, на улицах стало спокойней. Еще вина? Да. Третий бокал за счет заведения. Так и быть. Выпиваю и третий. Оставляю щедрые чаевые. Белой паутиной затянутые стекла витрин. Раскуроченные решетки. Выгоревшие окна. Грубой белой краской сикось-накось призывают к освобождению сознания. Plutôt la vie – Ah, c’est la même chose partout![183] Мусор. Гипс. Арматура. Деревяшки. Сорванные козырьки. Закрашенные рекламы. Наполовину обломанные вывески магазинов. Мир похож на театр Michel. По этим декорациям прошелся тростью Бретон. Сейчас прорвет холстину чей-нибудь ботинок. Выбегут ряженые в кубические костюмы персонажи. Разобьется лампой солнце. Ворвется кулак Бенжамена Пере. С хохотом влезет рожа Элюара. Их нет, но… они есть. Тут нет противоречия, не правда ли, Серж? Как ты возмущался!.. Но разве это было не веселье? Ради такой потасовки можно было пожертвовать балаганчиком. Почему мы перестали все это любить? Когда мы постарели? Где лежит тело нашей молодости? Смотри, на rue Haute кое-где витрины разбиты. Ты бы мог нарисовать их… Шатаются попрошайки, взглядами цепляют.

– Bonjours, monsieur.

– Bonjours.

Подаю французскую мелочь. Обескуражен? Других нет. Не спеша иду дальше. В моих карманах и во всех складках одежды еще живет запах Франции. Люди, кажется, на меня пристально поглядывают. Инородец. Rue Haute. Сколько раз по ней мы гуляли с К. Что с ним стало? Вот телефонная будка. Звоню. Волнение. Сердце стучит. Гудки пронзительные. Штормом врываются в мою пещеру. Поток. Течение. Оно вращает меня. Подхватывает и выносит. Я вижу бородатого человека. Он сидит в тусклой комнате. Задернутые шторы. На столе газеты. Машинка. Бумаги. Чернильница. Много карандашей. Беспорядок. Незастеленная постель. Он курит и прислушивается. Звонок. Выглядит напуганным. Руки трясутся. Тяжело дышит. Курит. Звонок. Встает. В нерешительности ходит по комнате. Звонок. Он стоит возле телефона. Крупный квадратный аппарат с металлическим барабаном. Буквы потерты. Он снимает трубку.

Я сижу на скамейке прямо против собора Saints Michel et Gudule. Ветер гонит облака. Тени, изменчивые тени, они дышат, и плитки площади будто шевелятся под ногами прохожих. Красивый готический собор. Кормлю голубей. Это успокаивает. Бросаю крупные куски хлеба, голуби бегают, суетятся. Ходят люди, играют дети. Из ниоткуда появляется он, садится рядом. Я не сразу его узнал: скрючившийся старик! С бородой и трясущимися руками. Его рот открыт от напряжения. Странная гримаса. Он часто дышит и озирается. Не здороваясь:

– Смотри-ка, развязался шнурок на ботинке. Так даже лучше… Пусть так и остается…

Но это он. Александр Крушевский, никаких сомнений не остается. Он весь перекошен и помят, как замусоленная купюра. За пазухой что-то прячет. Двубортный серый пиджак на нем сидит криво. Притоптывает ногой. Он как в чаду. Говорит и говорит… Он видел, как вода в реке остановилась, замерла и стояла, как лед… Я его не понимаю. Пытаюсь с ним заговорить…

– Саша, я слышал, ты был в Париже и не зашел ко мне…

Он захохотал!

– Да, я был в Париже, был… Я же об этом и рассказываю! Об этом страшном месте… ты видел, как они устроили… чтобы небо заглядывало сквозь окна сразу в глаза… где еще ты такое видел?! Да, я был там недавно… на этой неделе вернулся… Ах, что за город… Он залез мне в душу и вывернул там все… В моей комнате все вверх дном… За мной всюду шпионят. Всюду!

– Подожди, если ты о полиции…

– Нет, не о полиции… Что полиция может знать? Они же ничего не видят… Нет, это не полиция, Альфред… Это кое-что другое…