Достопочтенный Школяр - Джон Ле Карре

Джерри как можно осторожнее отнес Чарли Маршалла обратно на виллу, на второй этаж, где его с благодарностью приняли те же бессловесные фигуры. «Надо было вытянуть из него побольше, – подумал он. – Надо было и сказать ему больше: я ничего не узнал об их двусторонних грузоперевозках, слишком долго расспрашивая его о Лиззи и Сэме Коллинзе. Я все перевернул вверх ногами, завалил дело не хуже Лиззи». Джерри пытался вызвать в душе сожаление, но оно не приходило. Из рассказа Чарли Маршалла он лучше всего запомнил слова, никак не относящиеся к делу; он печатал послание к дражайшему старине Джорджу, а слова огнем горели в его мозгу.

Прежде чем сесть за машинку, он запер дверь и нацепил пистолет на пояс. Люка нигде не было видно, и Джерри предположил, что тот, обидевшись спьяну на весь свет, пошел в публичный дом. Послание было длинным, самым длинным за всю его карьеру: «Передаю вам все, на случай, если это письмо окажется последним». Он рассказал о том, как вышел на контакт с советником посольства, сообщил, куда направляется дальше, назвал адрес Рикардо, описал Чарли Маршалла, в самых формальных выражениях рассказал о том, как эта троица жила в лачуге, но опустил все, что ему недавно удалось узнать о роли злокозненного Сэма Коллинза. В конце концов, какой смысл им рассказывать, если они сами все знают? Он вычеркнул названия мест и собственные имена, выделил их отдельным списком, потом потратил еще час на то, чтобы зашифровать оба послания простейшим шифром, с которым любой криптограф справится за пять минут, но который, однако, находится выше пределов понимания простых смертных, таких, например, как его хозяин, советник британского посольства. Под конец он напомнил «домоправителям», чтобы те проверили, отправлен ли последний денежный перевод на имя Кэт. Он сжег чистовики, завернул зашифрованные тексты в газету, улегся на нее и задремал, не снимая пистолета. В шесть часов он побрился, переложил шифровку в дешевый роман, с которым не жалко будет расстаться, и пошел прогуляться по утренней прохладе. В условленном месте, сразу бросаясь в глаза, стоял автомобиль советника. Сам советник, столь же заметный, как и его машина, сидел, тоже бросаясь в глаза, на террасе симпатичного бистро и отдавал должное горячим круассанам и кофе с молоком. На голове у него красовалась соломенная шляпа, из тех, что носят на Ривьере; увидев ее, Джерри сразу вспомнил о Кро. Заметив Джерри, советник заговорщически помахал рукой. Джерри словно невзначай подошел к нему.

– Доброе утро, – сказал Джерри.

– А, так эта книга у вас?! Вот удача! – вскричал советники вскочил на ноги. – С тех пор как этот роман вышел, мне не терпится его прочитать!

Расставшись с шифровкой, Джерри думал только о тех нюансах, о которых умолчал. Он чувствовал себя как студент в конце семестра, только что сдавший последний экзамен. Он может вернуться, может не возвращаться, но мир никогда не станет прежним.

Точные обстоятельства отъезда Джерри из Пномпеня стали известны позже только благодаря Люку.

Первую половину утра Джерри с настойчивостью одержимого создавал себе прикрытие. Может быть, это было противоядием от охватившей его растерянности – он все сильнее чувствовал себя голым. Он усердно добывал материал для заметок о беженцах и сиротах – в полдень он передал его через Келлера, сопроводив неплохой статьей об обстановке в Баттамбанге; если она и не увидела свет, то, по крайней мере, заняла достойное место в его досье. Там было два лагеря беженцев, и оба процветали; один располагался в огромной гостинице в Бассаке, недостроенном воплощении мечты Сианука о личном рае, другой – на сортировочной станции неподалеку от аэропорта, где в каждом товарном вагоне жило по две-три семьи. Он побывал в обоих лагерях и обнаружил там одно и то же: юные австралийцы героически сражаются с невыносимыми условиями жизни, единственный источник воды загрязнен, дважды в неделю выдается бесплатная пайка риса, дети щебечут ему вслед «привет» и «пока». Он повсюду таскал за собой переводчика-камбоджийца, осыпал всех встречных вопросами, действовал с размахом, отыскивая какую-нибудь особенную черточку, которая растопит сердце старого Стаббси.

В жалкой попытке замести следы он зашел в бюро путешествий и во всеуслышание заказал билеты в Бангкок. Отправляясь в аэропорт, он ощутил внезапный приступ дежа-вю. «Когда я был здесь в прошлый раз, я катался на водных лыжах», – подумал он. Европейские торговцы держат на Меконге плавучие дома. На мгновение он увидел себя и город таким, каким он был в дни, когда камбоджийская война еще обладала неким призрачным простодушием: шпион-виртуоз Уэстерби, впервые в жизни рискнувший встать на монолыжу, скачет, как мальчишка, по коричневой воде Меконга; его тащит на буксире скоростной катер весельчака-голландца, пожирающий столько горючего, сколько любой здешней семье хватило бы на неделю. Самую большую опасность, припомнил он, представляли полуметровые волны, которые прокатывались по реке всякий раз, когда часовые на мосту взрывали глубинную бомбу, чтобы ныряльщики из «красных кхмеров» не взорвали их самих. Но теперь река, как и джунгли, принадлежала врагу. И вскоре, завтра или послезавтра, ему будет принадлежать весь город.

В аэропорту Джерри выбросил вальтер в мусорное ведро и в последний миг, подмазав кого надо, попал на самолет, летевший в Сайгон, – истинное место его назначения. Взлетая, он подумал: интересно, кто проживет дольше – я сам или этот город?

Что касается Люка, то он вылетел в Бангкок, сжимая в кармане ключ от гонконгской квартиры Джерри-точнее, от квартиры Ганса Призывающего Смерть. Судьба распорядилась так, что ему пришлось лететь под именем Джерри, потому что Джерри значился в списке пассажиров, а все остальные места были заняты. В Бангкоке он попал на поспешно созванное совещание бюро, на котором все находившиеся в регионе сотрудники журнала были распиханы по разным углам рассыпающегося вьетнамского фронта. Люку достались Хюэ и Дананг, поэтому на следующий день он тоже вылетел в Сайгон, откуда дневным рейсом должен был отправиться на север.

Вопреки слухам, в Сайгоне они не встречались.

Не встречались они и во время поездки на север.

В последний раз они виделись в тот вечер в Пномпене, когда Джерри наорал на Люка, а тот обиделся. Таковы факты – вещь, которую, как известно, в дальнейшем очень трудно обойти стороной.

Впервые на протяжении всей этой истории Джорджу Смайли было так тяжело сохранять спокойствие, стоя за спиной главных действующих лиц. У всех в Цирке нервы были натянуты до предела Убийственное ничегонеделание и приступы лихорадки, о которых неизменно предупреждали в Саррате, слились воедино. День, не приносивший важных новостей из Гонконга, лишь продлевал агонию. Длинное донесение Джерри было изучено самым доскональным образом и признано сначала сомнительным, а потом невротичным. Почему он не нажал на Маршалла посильнее? Почему не вызвал еще раз русского призрака? Нужно было с пристрастием допросить Чарли о «золотой жиле», нужно было продолжить разговор о Тиу с того места, где они остановились. Разве он забыл, что его главная задача – вселять тревогу и уже только потом добывать информацию? А что касается одержимости этой его дочерью – Боже всемогущий, разве он не знает, во что обходится каждое слово в донесении? (Похоже, все забыли, что по счетам в этом деле платят Кузены.) И что это значит – не вести больше дел со служащими британского посольства, выступающими в качестве доверенных лиц отсутствующего резидента Цирка? Верно, на линии связи произошла задержка, и донесение поступило через Кузенов с опозданием. Но ведь Джерри все-таки следил за Чарли Маршаллом, разве не так? В обязанности оперативного агента никоим образом не входит указывать Лондону, что ему делать, а что нет. «Домоправители», заключившие с ним контракт, намеревались по возвращении дать ему хороший нагоняй.