Испытание - Трейси Вульф

от нее, быстро чертит в воздухе петлю, и на ее месте тут же начинает образовываться портал. Не успеваю я моргнуть, как Иззи переносится к нему, и я ахаю, когда она, подняв руку, сжимает ее в кулак, как делал Хадсон, уничтожая армию скелетов – надо полагать, для того, чтобы вынуть из Реми душу.

Но Реми только усмехается.

– Что ж, это будет занятно.

Иззи таращится на него – как и мы все, – но он просто бросает на нее взгляд, будто говорящий: «И это все, на что ты способна?» — и молчит.

– Это потрясающе! – восклицает Мэйси. – У меня обычно уходит несколько минут на то, чтобы создать портал. А ты просто рисуешь в воздухе круг – и все! Портал готов.

Она охвачена восторгом и потрясена, и я ее понимаю. Первые пару дней, которые я провела в одной тюремной камере с Реми, я чувствовала себя точно так же – мне не верилось, что он настоящий.

– Как ты?.. Как тебе удалось?.. – лепечет Иззи, и должна признать, что мне приятно, что она в кои-то веки не может подобрать слова.

– Я завтракал в трехстах ярдах от четырех тысяч заключенных, натренированных на то, чтобы убить меня, так что не надо думать, что ты можешь прийти, махнуть кулаком и чего-то от меня добиться. – Его тон сейчас куда серьезнее, чем когда-либо, взгляд стал отсутствующим, и я вдруг вспоминаю, какой беспомощной чувствовала себя в той тюрьме. Какими беспомощными чувствовали себя тогда мы оба. Неудивительно, что теперь он воспринимает угрозу Иззи всерьез.

– Погоди, – говорит Флинт. – Это же цитата из фильма «Несколько хороших парней», да?

Серьезность на лице Реми вмиг сменяется выражением чистой радости.

– Ты смотрел его? Правда классный фильм?

Колдер закатывает глаза.

– Ну вот, приплыли. Он обожает это кино.

– Да, это потрясный фильм! – Флинт широко улыбается. – Аарон Соркин[14]. Лучшие диалоги на свете.

– «Вы хотите, чтобы я охранял эту стену; вам нужно, чтобы я охранял эту стену», – добавляет Реми, очень похоже изображая Джека Николсона, и забивается с Флинтом. – Мы с тобой точно устроим киновечер, как только разберемся с проблемкой, которую создал Сайрус. Ты согласен?

– Однозначно, – отвечает Флинт, и нельзя не заметить, как пристально Джексон смотрит на широкую дурашливую улыбку на лице нашего друга, ту улыбку, которую мы не видели у него с тех самых пор, как погиб Лука.

– Кто такой Аарон Соркин? – спрашивает Иззи, и мы все поворачиваемся и в изумлении уставляемся на нее. – Впрочем, неважно. Я убью и его, если он станет мне мешать.

И мы все разражаемся смехом. Все кроме Реми, который задумчиво смотрит на нее, и Колдер, которая перестала картинно трясти своими волосами и глядит на Иззи так, будто та представляет собой часть какого-то научного эксперимента.

Однако, когда наш смех стихает, Колдер заявляет:

– Ты мне нравишься. Мы с тобой станем лучшими подругами.

Это опять вызывает у нас смех. На сей раз смеется даже Реми.

В конце концов смех затихает, и Реми поворачивается к Иззи.

– Не расстраивайся, ma chère. Ты сможешь поучаствовать в нашем киновечере.

– Эй, – начинает Флинт, – если ты приведешь на него ее, то я тоже приглашу еще одного участника.

Реми пожимает плечами.

– Как я всегда говорил, в тесноте да не в обиде.

– Надеюсь, что это не одна из твоих плоских тюремных шуток, – говорит Хадсон, и Флинт стонет.

– Чувак, нет. Просто нет и точка, – отзывается Флинт, но на его лице играет широкая улыбка. И опять Джексон не сводит с него глаз. Позднее мы однозначно поговорим об этом, но сначала…

– Позволь полюбопытствовать, почему на тебя не действует магия Иззи? – спрашиваю я Реми.

Реми смотрит Иззи в глаза, и я вижу, что она хочет отвести взгляд, хочет сделать вид, будто ей плевать, но на самом деле ей тоже не терпится узнать почему. Вероятно, для того, чтобы избавиться от того, что ей мешает, и все-таки выкачать из него душу, ведь она так чертовски кровожадна.

Наконец он подмигивает ей и говорит:

– Да, надо отдать ей должное, у нее есть немалый талант. Но у меня один раз уже крали мою магическую силу. Так что теперь нужно нечто большее, чем какое-то полубожество, чтобы забрать ее у меня вновь.

– Полубожество? – повторяет Джексон, и мы все отшатываемся в изумлении. Он переводит взгляд на свою сестру, как будто ожидает, что у нее на лбу появится светящаяся стрелка, указывающая вниз. – Как это возможно?

Иззи только пожимает плечами, затем выхватывает из-за пояса еще один нож и снова начинает чистить ногти.

Это явно оборонительный жест, и, пока я пытаюсь уложить в голове то, что сказал Реми, в разговор вступает Дауд.

– Погодите. Изадора что, полубожество?

– А вы не знали? – На лице Реми на миг отражается чувство вины, и он поворачивается к ней. – Прости. Я больше ничего не скажу. Это твой секрет, и только тебе решать, объяснять им что-то или нет.

– Что все это значит? – спрашивает Джексон, глядя то на Иззи, то на Реми. – Кто твоя…

– Не твое собачье дело! – вскипает Иззи. – Отвали, пока я не отрезала тебе язык.

У него делается такой вид, что я с трудом удерживаюсь от смеха. Иззи ужасна, но какая-та часть меня восхищается ею. Мне самой бывает трудно определить, где заканчивается моя ответственность и где начинается ответственность других, а она вообще не заморачивается насчет границ, просто огораживает себя колючей проволокой и минными полями.

– Есть еще что-нибудь, что нам надо сделать до того, как мы начнем выдвигаться? – спрашивает меня Реми. Он пристально смотрит на меня, как будто уже знает ответ, и должна сказать, что есть что-то успокаивающее и одновременно досадное в том, чтобы иметь друга, который знает, что ты сделаешь, еще до того, как ты это делаешь.

– Да, – тихо говорю я.

Я снимаю с пальца кольцо с Божественным камнем, затем подхожу к Иззи и – под потрясенными взглядами моих друзей – протягиваю его ей.

Но потрясены не только они.

– Что ты делаешь? – спрашивает она, отшатнувшись от Божественного камня. – Зачем ты отдаешь мне его?

На ее лице написан такой ужас, что я едва не разражаюсь смехом, но в конце концов все же удерживаюсь.

– Ты же понимаешь, что это кольцо обладает достаточной силой, чтобы освободить тебя от Сайруса, не так ли?

– Перестань, – резко бросает она.

– Зачем ты сказала ей это? – спрашивает Флинт, и в его голосе звучит ярость. Правда, в последние дни он почти всегда охвачен яростью – если, разумеется, речь