Зеркало и свет - Хилари Мантел

– При ней есть ее фрейлины? – спрашивает Нэн Зуш, и обе дамы, обменявшись взглядами, проскальзывают вслед за послом.

Дверь закрывается.

Шапюи что-то бормочет себе под нос. Кажется: «Безнадежно».

– Что вы сказали, посол? – спрашивает он.

– Думаю, эти дамы, что сейчас ворвались к леди Марии, ваши приятельницы.

Мэри Маунтигл – дочь Брэндона от одного из его многочисленных прежних браков, и да, насчет приятельниц Шапюи не очень отклонился от истины. Нэн Зуш – в ту пору Нэн Гейнсфорд – сообщила ему сведения, пригодившиеся против Анны Болейн.

– Как королева? – любопытствует Шапюи. – Король, наверное, очень тревожится.

– Она не дает оснований для тревоги.

– И тем не менее. Учитывая его прошлые утраты. Говорят, Эдвард Сеймур уверен, что родится принц, и его всего распирает, словно дрожжевой хлеб. Конечно, если будет мальчик, братья Сеймуры возвысятся и могут потеснить вас.

Он не может представить Томаса Сеймура в должности хранителя малой королевской печати.

– Мне следует этого опасаться, да?

– Однако я уверен, они будут осторожны, памятуя, как вы поступили с братом другой королевы. Я бы на их месте сбежал в Вулфхолл и затаился, чтобы про меня забыли. – Шапюи хихикает. – Им надо податься в пастухи или что-нибудь в таком роде.

Он говорит:

– Дон Диего не слишком любезен. Мне казалось, это обязанность посла?

– Он брезглив, – признает Шапюи.

Он смеется. Молчание. Голоса из-за закрытой двери такие тихие, что ничего не разобрать. Шапюи говорит:

– Вы очень полагаетесь на мастера Зовите-меня.

– Да, он становится значительным.

– Он вскрывает ваши письма.

– Кто-то должен их вскрывать. В одиночку со всеми не справиться.

– Он был человеком Гардинера, – говорит Шапюи.

– Гардинер остается во Франции.

– А служат тому, кто ближе, – говорит Шапюи. – Понятно.

Он оглядывается через плечо:

– Хотите полслова? Умному достаточно.

Посол подходит ближе.

– Аск вас изобличил.

– Что?

– На допросе. И у нас есть ваши письма лорду Дарси. За три года.

– Протестую, – быстро говорит Шапюи.

– Вы утверждаете, что они поддельные?

– Я ничего не утверждаю. Я вообще о них не говорю.

– Я знаю, что происходит, Эсташ. Вы приходите ко мне, ужинаете, говорите мне, мир. Идете домой, зажигаете свечу и пишете своему государю, война. – Пауза. – Ваше счастье, что я добрее кардинала и не стану вас запирать. – Он указывает на закрытую дверь. – По-моему, десять минут прошло.

Сказано – сделано: он открывает дверь ногой, словно пьяный конюх. Грегори и посол входят следом за ним. Входя, они слышат вопль. Большой зеленый попугай раскачивается на жердочке. Когда они резко поворачиваются к птице, та разражается хохотом.

– Это подарок, – говорит Мария. – Приношу извинения.

– Он говорящий?

– Боюсь, что да.

Он отметил, что Мария не предложила дону Диего сесть. Посол выпячивает грудь:

– Милорд, выйдите, мы не закончили.

Попугай раскачивается и кричит – звук словно скрип несмазанного колеса.

Он говорит:

– Я пришел напомнить, что у вас срочные дела.

Испанец уже почти открыл рот, но тут Шапюи прочищает горло. Момент уходит.

Дон Диего говорит:

– Мадам, мы вынуждены расстаться до другого раза.

– Нет, не преклоняйте колени, – говорит Мария послу. – Поспешите, лорд – хранитель печати держит для вас дверь. – Она протягивает руку для поцелуя. – Благодарю вас за добрый совет.

Он уступает Грегори обязанность держать дверь и делает шаг в комнату. Посол выходит с недовольной миной, Шапюи, выскакивая следом, корчит смешную рожу. Он закрывает дверь. Попугай по-прежнему верещит.

– Не любит испанцев, – говорит он.

– Вы тоже, – отвечает Мария.

Он подходит к птице и видит, что та прикована к жердочке золотой цепочкой. Попугай переступает лапками и угрожающе вскидывает крылья.

– У меня в детстве была сорока. Я сам ее поймал.

Мария говорит:

– Не могу вообразить вас ребенком.

Он думает, я тоже не могу. Не могу себя вообразить.

– Я думал, научу ее говорить. Но она улетела при первой возможности.

Правда, прежде сказала: «Уолтер – подлец».

Он поворачивается к Марии:

– Так что тут было?

Ей не хочется рассказывать.

– Он спросил, была ли я искренна.

– Вообще? Или в чем-то конкретном?

– Вы прекрасно знаете. – Мария вспыхивает, будто кто-то поддувает ее мехами. Однако в следующий миг она покорно опускает глаза, сникает, голос вновь становится монотонным. – Он спросил, была ли я искренна, когда признала, что мой отец – глава церкви и они с моей матушкой не были по-настоящему женаты. Я сказала, да. Я сказала, что последовала совету моего дяди-императора, переданному мне послом Шапюи. Я сказала ему, что вы, Кромвель, действовали как мой друг. И если он не поверил, я не виновата.

Он говорит:

– А вы упомянули, что писали папе, взяли свои слова назад и просили об отпущении грехов?

Она испуганно поднимает глаза.

– Не важно, – говорит он. – Это еще один случай, когда я оставил ваш проступок без последствий. Я упоминаю о нем лишь в качестве предостережения.

Ее голос дрожит от испуга.

– Чего вы хотите?

– Хочу? Миледи, я хочу одного: чтобы вы обо мне молились.

– Я молюсь, – говорит Мария. – Но знаете, что я обнаружила? Власть короля огромна, однако у него нет власти узнать меня, только то, что я говорю и делаю.

Попугай склоняет голову набок, как будто прислушивается.

Он говорит:

– Прежнему Мендосе не позволяли оставаться наедине с госпожой вашей матушкой. Ради ее безопасности.

– Полагаю, скорее для безопасности страны.

– Все наши усилия только для этого. Без королевских законов мы были бы в лесу с дикими зверями. Или в океане с Левиафаном.

Он отходит чуть подальше. Зуш и Маунтигл скользят к стене; могли бы вплестись в шпалеры – вплелись бы. Попугай поворачивает голову и следит за ним взглядом.

– Полагаю, посол обещал вывезти вас отсюда.

Мария смотрит на свои ноги, как будто они куда-то собрались без ее ведома.