Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Мы-то думали, тебе кранты. Долго жить будешь, значит.

– Это точно, – авторитетно подтвердил Молдован. – Самая верная примета. Я тебе потом расскажу одну историю.

Мне нашли котелок, сунули в руки ложку, выдали хлеба, навалили каши и налили в кружку воды. После короткого артналета из-за подрубленного снарядом дерева вынырнул Мишка Шевченко. Как и прочие, черный, пыльный, тощий.

– Алешка, ты! Холера тебе в пуп!

Он уселся рядом и раскрутил свою фляжку. Я шепнул:

– Как вы тут? Что с ротой, батареей? Где Сергеев?

– Накрылась рота. И батарея накрылась. И дивизия вся накрылась. Сергеева вчера ранили, не очень сильно, но пока не боец.

– В Инкермане?

– Да нет, за бухту перевезли. Как раз машина шла на пристань. Ты-то как?

– Да так, как видишь.

– Ну и ладно. А мы тут загораем. Немца теперь триста сорок пятая держит и то, что от чапаевцев и морбригады осталось. Мы вроде как в резерве. Считай, в тылу. Укрепляем оборону. Быть может, передохнем денек, если фрицы не прорвутся.

Про Маринку Мишка не спросил. Он ведь не знал, что мы были вместе. А я не решился сказать. Вновь началась бомбежка, и нам пришлось укрываться в недорытых щелях. Я решил, что скажу потом. И отдам Старовольскому книжку.

* * *

Бой кипел в километре от нас, выло со всех сторон, но после прошедших дней нам и вправду казалось, что мы загораем в тылу. Приводили в порядок разрушенные траншеи, восстанавливали огневые точки, укрывались от носившихся всюду осколков. Не жизнь, малина, лучше не придумать. Я вспомнил свой первый севастопольский день, когда казалось, что мы с корабля прямиком угодили в пекло. Теперь то время представлялось невозможной почти идиллией.

Нас усилили ребятами из других подразделений, а также из другой дивизии. В роте появился красноармеец Меликян, высокий и тощий армянин с вытянутым худым и печальным лицом. Мишка Шевченко как человек любознательный при первой же возможности – а подвернулась она вечером, когда немцы прекратили атаки и ослабили артобстрел, – дружелюбно его спросил:

– А ты, друг, я вижу, совсем нерусский. Солнечный Азербайджан? Дагестан? Елдаш кзыласкер?

– Армения, – ответил Меликян, которого, кажется, звали Варданом. – По-нашему «товарищ» не «елдаш», а «энкер». А «красноармеец»…

– Знаю, брат, – перебил его Шевченко. – А вот ты, Алеха, в курсе, как будет «Красная Армия» по-армянски? Мотай на ус, пока я жив: «Кармир Банак».

Меликян удовлетворенно кивнул. Я улыбнулся. Мишкино тщеславие порой не знало границ, но всегда было по-своему симпатично.

Он протянул Вардану руку.

– Шевченко, Михаил. Не перепутай с Тарасом.

Меликян его не понял – братский классик был ему неведом. Но парнем оказался неплохим. Спокойным, обстоятельным, не стеснявшимся переспросить, если чего не знал. Грустным, правда, очень, но и я со стороны не выглядел больно веселым – а в потемки моей души соваться и вовсе не стоило. Мне всё никак не удавалось найти подходящий момент, чтобы рассказать Старовольскому о Марине – хотя раскрыть ее книжку и посмотреть в глаза на фотокарточке я смог за это время не однажды.

После Мишки Меликяну довелось познакомиться с Мухиным, часа примерно через два, когда наше отделение лежало в цепи. Не знаю, по какому поводу Вардан обратился к бытовику:

– Слушай, ара…

Мухин немедленно окрысился. Проткнув Меликяна свирепым взглядом, отчетливо, чуть ли не по слогам проговорил:

– Запомни, я тебе не ара.

Вардан не на шутку смутился.

– Почему не ара? Зачем так говоришь? Ты красноармеец, я красноармеец…

Однако Мухин упорно стоял на своем.

– Я сказал, не ара, значит, не ара.

На их пререкания обратил внимание Старовольский. Цыкнул:

– Что вы там заладили: ара, не ара? Меликян, переведите ему, и товарищ уймется. И чтобы молчали оба.

– Вот и я говорю: чего заладил, – пробормотал Вардан. – «Ара» значит «друг».

Последнее слово осталось за Мухиным, который тихо, чтобы не услышал Старовольский, прошипел:

– Таких друзей в Исторический музей.

И посмотрел на меня победителем. Меликян пожал плечами. А мне вдруг сделалось обидно, что я ни разу не был ни в одном приличном музее. И вообще, пока не оказался под Севастополем, дальше Новосибирска не выбирался. В Севастополе, кстати, тоже имелись музеи – Черноморского флота, панорама Рубо. Но что от них нынче осталось? Хорошо, если эвакуировать успели.

На следующее утро после обстрела и бомбежки в подразделении недосчитались четверых. Трое были ранены, один убит. Здоровенным камнем ушибло Мишку, осколком пропороло рукав гимнастерки у Мухина («О, видали, еще бы миллиметр»), ударом в каску оглушило Молдована. На меня ничего не упало, только присыпало камушками и припорошило пылью. Мухин, осматривая поврежденный рукав, не без зависти заметил:

– После того раза тебя ничто не берет. Так и ходишь непоцарапанный.

Я не сразу понял, о каком таком «том разе» речь. Потом сообразил – Мухин имел в виду мою царапину, тогда, перед тем как убили немцев, Пата и Паташона. Я попытался припомнить, как это было давно, но не смог. В тот день или на следующий у нас появилась Марина, мы стояли с ней в траншее, она смеялась, изображала, что щелкает меня по носу, перегораживала дорогу брезентовым сапогом… И еще была политбеседа с Земскисом, который рассказывал, какие ужасы творят фашисты с нашими гражданками. Мы с Мариной сидели рядом, и мне было стыдно за дурака комиссара. И Мухин тоже тогда был рядом. Я поднял глаза и сказал:

«Ага, как после прививки».

«Не сглазьте, дурни!» – вмешался услышавший наш разговор Молдован.

Поздним вечером, когда мы, устроившись в канаве, жевали остатки НЗ, до нас дошли слухи о гибели в Южной бухте транспортного судна «Грузия». Его потопили на рассвете немецкие самолеты. Сотни тонн боезапаса пошли на дно, но пополнение, слава богу, сумело выбраться на берег вплавь.

– На днях еще «Абхазию» потопили, – мрачно сказал Шевченко, – в Сухарной балке, недалека отсюда, мы как раз на Мекензиевых отбивались. И эсминец «Свободный» у Павловского мыска. Все в один день. Человек пятьдесят погибло.

– «Грузия», «Абхазия», – задумчиво повторил Меликян названия погибших транспортов. – А «Армения» есть?

– Была, – кивнул ему Зильбер. – С беженцами погибла, осенью еще. И с ранеными. Несколько сотен человек.

– Седьмого ноября, – уточнил Шевченко. – «Сванетия» еще была. В апреле потопили, тоже с ранеными. И «Червона Украина» была. Крейсер. Его в ноябре, в Южной.

– Транспорт есть еще «Украина», – добавил кто-то, мне незнакомый, но, видимо, как и Мишка, из моряков. – Этот ходит. И «Красный Аджаристан» ходит. И «Белосток».