"Посмотрим, кто кого переупрямит...". Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах - Павел Нерлер

Н. Е. рассказывала сегодня о встрече с Яхонтовым, как обрадовался Яхонтов О. Э. и как они танцевали с ним. Я ей рассказал о найденной статье О. Э. о Яхонтове[722].

Н. Е. беспокоится, что пропадет экземпляр “Разговора”, посланный мной через Вику. Я выпросил у Н. Я. для нее еще один – ее собственный.

Сегодня разбирал Первую Ворон тетрадь.

Вечером мы гуляли с Е. Я., Е. М. и Н. Е. Н. Е., услыхав лягушек на реке, процитировала: “И квакуши, как шарики ртути, голосами сцепляются в шар” – и рассказала, какие они с О. М. слышали лягушачьи концерты в Воронежском парке.

‹…› Я сидел на улице на скамеечке между домом Н. Я. и нашим, пил кофе, ко мне вышла Н. Я. “Невероятно пошлые мысли Хлебникова о будущем, – (она перечитывает прозу.) – архитектура будущего, летающие люди, крые смотрят сверху на крыши, потому что крыши у домов – самое красивое”, – и, показывая рукой на дома нашей улицы с разноцветными крышами: “Чем ему эти крыши не нравятся?” – “Такой же дикарь десятых годов, как символисты”. – “Прямо Герберт Уэллс, футуристические бредни, в общем, женщины в белых платьях”. Это я помню дословно. Еще Н. Я. говорила о том, что нет никакого исторического взгляда у Хлебникова, для него историч эпохи – те же брюсовские “фонарики”. И еще: “Это совсем век христианства”. “У него есть две-три правильные мысли об архитектуре: архитектура это сочетание пустоты и заполненности, но ведь это же все знают”. “Всё это невероятно изящно, красиво, но в этом нет настоящей мысли”.

Я завтракал вместе с ними. Н. Я. изображала, как я слонялся один, пока все спали, и вспомнила, как маленький сын А. Э. М – Шура говорил: “Надя спит, Ося спит, Шура один” – “это было очень похоже на вас”.

После этого мы вдвоем с Н. Е. ходили на почту, она звонить, я – отправить письма и в магазины. Я притащил бидон кваса – сегодня на обед будет неслыханная окрошка.

Я вновь начал читать Зеньковского[723] – первый том куда лучше. Но это только начало (Сковорода и до), посмотрим, что дальше будет.

Готовили окрошку Н. Е. и я. Я числился шеф-поваром. Н. Е. – моей помощницей, а Н. Я. – подсобной работницей – ходила рвать укроп. Роль переживающего зрителя выполнял Е. Я. Окрошка удалась, и, как сказал Е. Я., “весь день прошел под ее знаком”. После обеда мы с Н. Е. мыли посуду, а Н. Я., края переживала, что у нее отнимают “доход”, непрестанно бегала по веранде, пытаясь вмешаться и, несмотря на наши уговоры, отдыхать отказалась. Меня очень беспокоит то, что она тяжело дышит и кашляет, при этом беспрерывно курит. В конце концов мы все-таки уговорили ее идти отдыхать, а сами отправились опять на почту, т. к. утренний звонок не дал результатов. (Дело в том, что Н. Е. ждет приезда в Москву своего двоюродного брата[724], и как только узнает о том, что он уже там, должна уезжать, хотя ей очень не хочется.) Я никогда не видел людей, крые были бы так невероятно естественны, как Н. Е. – абсолютное отсутствие всякой рисовки, и так сроднены с окружающим (“есть женщины сырой земле родные”). Она любуется каждым деревом, каждой пробегающей кошкой, с первой же минуты с ней невозможно не почувствовать себя совершенно свободным. После звонка, крый опять ничего не выяснил, я повел ее показывать так наз “городище”. Это действительно остаток городища, там есть вал, и оттуда, сверху, Верея необыкновенно красива. Кроме того, там есть церковь XVIII (???) в., довольно хорошая, края, как вспоминают, реставрируется уже лет десять.

По дороге я расспрашивал Н. Е. о ее тетрадях с воспоминаниями об О. Э. Оказалось, что это только начало, что она их бросила, потому что Немировский сказал ей, что так нельзя писать, а кроме того, она не уверена, что они целы, т. к. тот же Немировский брал их для своей статьи об О. Э., и Н. Е. говорит, что он что-то там черкал, вырывал, что в общем-то свинство, на мой взгляд. Она увлеклась и стала мне рассказывать об О. Э. Записываю, что запомнил: период, когда Н. Е. появилась в комнате, крую снимали Мандельштамы по улице Ф. Энгельса, был периодом полной изоляции. Вокруг них не было ни единой души. Непонятно, на что они жили, т. к. к этому времени исчезла всякая возможность работы: если раньше О. Э. работал на радио и был литконсультантом в театре, что давало гроши, но все-таки кое-что, то теперь и эта возможность исчезла. Иногда Н. Я. что-то зарабатывала переводами (под чужой фамили ей, конечно), но это, разумеется, были ничтожные деньги. О регулярном заработке и речи быть не могло. Как-то Тихонов, кажется, прислал 1000 руб. Н. Е. приносила из дома картошку, хотя сама ее семья жила бедно, ее муж Витя[725] учился, она сама только что начала работать, мать[726] – на пенсии, однажды она принесла Н. Я. мамины туфли, “благо, у них размер одинаковый”, – просто сказала она. Иногда продавали книги, букинист был хороший человек (Н. Е. не помнит его фамилию), книг О. Э. он не продавал, давал возможность их выкупить. Н. Е. познакомила О. М. с П. Н. Загоровским[727], зам. директора Воронеж пед института, человека, по ее словам, феноменальной эрудиции – философской, поэтической, и редкой культуры. О. Э. его полюбил и называл “бархатным профессором” за его мягкие манеры. Разговоры их были всегда очень эмоциональны и интересны. Т о Мандельштамы получили возможность общения, хотя и минимального, с людьми. Загоровский помогал им и материально, очень смущаясь при этом. Несмотря на все эти житейские неурядицы, О. Э. оставался необыкновенно терпимым и жизнелюбивым и, казалось, не замечал их. Он вообще был равнодушен к еде, к одежде. Несмотря на то что ему было всего ок сорока пяти, Н. Е. говорит, что он казался ей стариком. У Манд не было зубов, большая лысина, седые волосы по ее бокам, он редко брился, но зато глаза – очень живые и, главное, невероятной длины ресницы. Он был необыкновенно подвижен, никакой сгорбленности, молодые порывистые движения. Ростом он был (Н. Е. посмотрела на меня), м б, чуть-чуть пониже меня, т. е. хорошего среднего роста, а в плечах шире.

М часто вдруг распалялся и начинал почти кричать, что-то доказывая, в чем-то обвиняя, и Н. Е. часто плакала, думая, что это в ее адрес, пока не поняла, что О. Э. ведет разговор с воображаемым, равным ему собеседником.