Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Она была чуть выше среднего роста, с красивыми крупными чертами лица, а глаза были такими голубыми, что вы просто не могли их не заметить всякий раз, когда смотрели на нее, да еще густая копна светлых волос – выглядела она захватывающе и ярко. Мама и папа почти ничего не знали о том новом мире, в который они попали, поэтому Эмили пришлось узнавать все на собственном опыте – она периодически «влипала» в разные ситуации, и первая пыльца с ее крылышек уже облетела. Тем не менее главное, что эта пыльца была! Были помолвки и почти помолвки, короткие страстные романы, а затем продолжительный роман, когда ей исполнилось двадцать два, наполнивший ее горечью и побудивший ее отправиться блуждать по континентам в поисках счастья. Она решила «заняться искусством», как и большинство богатых незамужних девушек в этом возрасте, потому что люди искусства всегда кажутся обладателями какой-то тайны, какого-то внутреннего убежища, какого-то выхода. Но к этому времени большинство ее подруг были уже замужем, и ее образ жизни стал сильнейшим разочарованием для отца; в двадцать четыре, с мыслью о женитьбе – пусть не в сердце, но хотя бы в голове, – Эмили вернулась домой.

Это была низшая точка ее карьеры, и Эмили прекрасно об этом знала. Она проиграла. Она была одной из популярнейших и красивейших девушек своего поколения, обладала шармом, деньгами и даже определенной славой, но ее поколение ушло к новым горизонтам. Едва уловив первую снисходительную нотку в обращении старой школьной подруги, теперь уже юной матроны, она умчалась в Ньюпорт и позволила себя завоевать Уильяму Бревурту Блэйру. И тут же вновь превратилась в несравненную Эмили Кастлтон. В газетах даже появилась тень французского художника; самым обсуждаемым октябрьским событием в жизни праздного класса стал день ее свадьбы.

За час до церемонии, которая должна была свершиться в соборе Св. Варфоломея, Эмили сидела у туалетного столика и разглядывала себя в зеркале. Она чувствовала, что немного устала от своего лица, и к тому же ее неожиданно поразила тоскливая мысль о том, что в ближайшие пятьдесят лет это лицо будет требовать все большего и большего ухода.

– Я должна быть счастлива, – вслух сказала она, – а в голову лезут сплошь печальные мысли!

Ее кузина Оливия Мерси, сидевшая на краешке кровати, кивнула:

– Невестам всегда грустно.

– Такая потеря, – сказала Эмили.

Оливия негодующе нахмурилась:

– Потеря чего? Женщины обретают цельность, лишь выйдя замуж и родив детей!

Эмили медлила с ответом. Затем медленно сказала:

– Да, но чьих детей?

Впервые в жизни Оливия, всегда боготворившая Эмили, практически возненавидела ее. Любая из приглашенных на свадьбу, включая и Оливию, была бы счастлива заполучить Бревурта Блэйра.

– Тебе повезло, – сказала она. – Тебе так повезло, что ты сама этого не понимаешь! Тебя бы надо высечь за такие речи.

– Я полюблю его, – насмешливо заявила Эмили. – Любовь придет после свадьбы. Какая ужасная перспектива, правда?

– Где романтика, а?

– Напротив, никого романтичнее себя я еще не встречала. Знаешь, о чем я думаю, когда он меня обнимает? Мне кажется, что, подними я глаза, тотчас покажется лицо Гарланда Кэйна!

– Но тогда зачем…

– А однажды, сев в его самолет, я так и не смогла подумать ни о ком другом, кроме как о капитане Марчбанксе, и как однажды мы с ним в его маленьком двухместном самолетике летали над Ла-Маншем, и у нас у обоих просто сердца разрывались, а мы ни слова не говорили друг другу, потому что он был женат. Я не сожалею об этих мужчинах; я сожалею лишь о той части себя, которая их любила. Бревурту в розовой мусорной корзинке я могу вручить лишь оставшийся мусор. Должно же было хоть что-то остаться; я всегда думала, даже тогда, когда меня напрочь уносило чувство, что я все-таки что-то приберегла для того, единственного. Но, видимо, я ошиблась. – Она умолкла и добавила: – И все-таки я желаю знать!

От того, что все было ясно, негодование Оливии лишь возрастало – и если бы не положение бедной родственницы, она обязательно сказала бы все, что думает. Эмили была сильно избалована – восемь заполненных мужчинами лет убедили ее, что для нее все они недостаточно хороши, поэтому этот факт она приняла за аксиому.

– Ты нервничаешь. – Оливия пыталась скрыть свое раздражение. – Может, лучше прилечь на часок?

– Да, – задумчиво ответила Эмили.

Оливия вышла и спустилась вниз. В холле на первом этаже она столкнулась нос к носу к Бревуртом Блэйром, уже облаченным в свадебный костюм и даже с белой гвоздикой в петлице. Он находился в состоянии заметного волнения.

– Ох, прошу прощения, – извинился он. – Бегу к Эмили. Надо спросить про кольца – какое именно, понимаете? У меня четыре пары, она так и не решила – не могу же я вытащить их все в церкви и ждать, пока она выберет?

– Я совершенно случайно знаю, что она выбрала большое гладкое из платины. Но если она вам нужна…

– О, благодарю вас! Не буду ее беспокоить.

Они стояли и почти касались друг друга, и даже в этот момент, когда он был уже потерян для нее навсегда, Оливия не могла не думать о том, как же они с Бревуртом похожи. Волосы, кожа, черты – их можно было принять за брата с сестрой, – и характерами они тоже были похожи: одинаковая застенчивая серьезность, одинаковая простая прямота. Все это мгновенно промчалось у нее в голове вместе с мыслью о том, что ветреная, горячая Эмили, с ее живостью и большим размахом колебаний, была, по большому счету, лучшей партией для него; а затем, вопреки всему, огромная волна нежности, физически ощутимой жалости и желания захлестнула ее, и ей показалось, что сделай она лишь шажок вперед, и его объятия раскроются ей навстречу.

Вместо этого она шагнула назад, оставив его, словно коснулась его кончиками пальцев и вдруг неожиданно опустила руки. Возможно, какие-то волны ее чувств пробились к его сознанию, потому что он вдруг сказал:

– Мы ведь будем дружить, правда? Пожалуйста, не думайте, что я отнимаю у вас Эмили. Я знаю, что никогда не смогу ей обладать – никто не сможет, – да я и не хочу.

Не сказав ни слова, пока говорил он, она попрощалась с ним, с единственным мужчиной, которого она когда-либо желала.

Ведь она любила даже самопоглощенную нерешительность, с которой он искал свои пальто и шляпу; она так хотела бы стать той ручкой закрытой двери, за которую он ухватился по ошибке!

Когда он ушел, она прошла в громадную и великолепную гостиную. На потолке была нарисована вакханалия, по стенам висели массивные канделябры и портреты восемнадцатого века, на которых вполне могли бы быть нарисованы предки Эмили, но увы! – это были вовсе не они, хотя отчего-то это наделяло ее куда большими на них правами. Здесь она решила немного отдохнуть – как всегда, в тени Эмили.