Море изобилия. Тетралогия - Юкио Мисима

об этом, задает всякие провокационные вопросы. Или, может, он таким способом выражает желание примкнуть к их группе.

Сава, повернувшись к Исао спиной, повесил свою рубашку и штаны на палку для сушки белья, завязал на ней тесемки набедренной повязки. Он плохо отжал вещи, с них капала вода, но Сава не обращал на это внимания. Казалось, даже рубашка цвета хаки, вздыбившись с грудой жира под толстой кожей у него на спине, взывала к ответу.

И все-таки Исао ничего не мог ему ответить.

Ветер, раскачивая повешенную рубашку, бросил ее Саве в лицо, словно большой белый пес лизнул в щеку, Сава, отдирая рубашку, отступил назад.

— Что, я так помешаю вам, если поеду? — беспечно спросил он, повернувшись к Исао.

Будь Исао чуть опытнее, он наверняка нашелся бы. Но он был поглощен мыслями о том, что присутствие Савы все испортит, и не смог отшутиться.

Сава не стал больше допытываться и позвал Исао к себе в комнату попробовать сласти. По праву старшего он один занимал комнатку около пяти квадратных метров. Здесь не было книг, только журналы с содранными обложками, издаваемые клубом устных рассказов, — когда Саву укоряли за это, он говорил, что те, кто, читая книги, не постиг японского духа, так ничего и не поймут в идее монархии.

Сава предложил лепешки, присланные его женой из Кумамото, налил чаю.

— Но отец в самом деле тебя любит, — без всякой связи произнес он с видимым сожалением. Потом, переворошив кучу всякого барахла, вытащил веер с изображением красавицы, на веере — подарке из ближайшей винной лавки — были броско напечатаны имя торговца и номер телефона, Сава собирался дать веер Исао. Худая, с туманным взором красавица линией глаз и плеч напоминала Макико, поэтому Исао немедленно и весьма резко отказался, однако, похоже, это была всего лишь очередная, без всяких задних мыслей, нелепая причуда Савы.

Устыдившись излишней суровости собственного отказа, Исао почувствовал желание поскорее избавиться от того, что его заботило.

— Ты действительно хочешь быть на занятиях? — спросил он.

— Да нет, не очень. В конце концов, то да се, найдутся дела, наверное, я и не смог бы поехать. Я просто так спросил, — Сава отозвался так легко, что это обескураживало.

— Отец действительно тебя любит, — снова повторил он без всякой связи.

Потом, обхватив толстыми, с ямкой у основания пальцами грубую чашку, ни с того ни с сего заговорил:

— Ты уже взрослый, думаю, тебе можно это знать: ваша школа Сэйкэн стала богатой совсем недавно, когда я сюда поступил, очень трудно было ухитриться как-то просуществовать. Я в курсе, что твой отец в воспитательных целях скрывает это от тебя, но считаю, что в том возрасте следует знать и неприглядные вещи. Не будешь знать того, что должен, можешь сделать неверный шаг.

Три года назад в книге «Новый взгляд на Японию» облили грязью Учителя Камияму, который сегодня отмечает свои семьдесят семь лет. Господин Иинума сказал тогда, что этого нельзя так оставлять, и отправился на встречу с Учителем Кимиямой, но подробностей их беседы я не знаю. Мне же господин Иинума поручил пойти в издательство и договориться, чтобы оттуда послали в газету письменное извинение. Господин Иинума выразился как-то загадочно: «Будут давать деньги, не бери, разозлись. Стукни кулаком и уходи, но если денег тебе не предложат, это будет означать, что ты не справился с поручением».

Это было очень забавно: делать вид, что ты в гневе, когда на самом деле этого нет. И довольно приятно видеть перед собой испуганное лицо. Мне повезло, потому что со мной в издательстве беседовал молодой журналист, в чем-то мы были с ним похожи.

Тактика господина Иинумы оказалась во всех отношениях замечательной. Сначала дали мне пустить пробный шар. То, что я говорил, звучало странно, но без ненависти, я бушевал, но давал понять, что готов успокоиться, поэтому та сторона предложила все уладить небольшой суммой денег. Тут я неожиданно отказался вести дальнейшие переговоры — собеседник помрачнел.

Твой отец решительно не хотел, чтобы издатели лично встретились с учителем Камиямой, он поставил между ними пятерых человек — пять барьеров, каждый из последующих был выше предыдущего. Чем дальше, тем более мрачно и внушительно выглядели эти люди, противная сторона понятия не имела, как разрешить конфликт. К тому же это не было шантажом — «о деньгах не говорили», поэтому они не могли обратиться в полицию. Вторым к ним пришел Муто, тот, который имел отношение к июньским событиям, это потрясло издательство, похоже, они впервые почувствовали серьезность положения.

И еще, между вторым и третьим посещениями был неопределенный туманный момент, подававший надежду, что при встрече с третьим по счету лицом проблему можно будет решить, а с ним-то как раз не давали встретиться. А когда с ощущением «Ну, наконец-то» эта встреча произошла, оказалось, что вопрос уже передали неизвестному, четвертому лицу. Могло показаться, что число этих невидимых, но таких, что «не будут молчать», молодых людей уже не сто и не двести, а много больше.

Конечно, издательство поспешно нанимает фараона, и тот приходит с настойчивой просьбой от имени директора. Долго думали о месте встречи, и остановились на том, где появился четвертый актер — Ёсимори. Встретились в конторе строительной компании, с которой тот был связан.

Целых четыре месяца издателей мариновали, и в самом конце появился главный актер — любезный, мягкий, имени я назвать не могу, но он-то и заключил сделку. Она состоялась в веселом квартале Янагибаси: глава издательства на коленях просил прощения, и денег было заплачено — пятьдесят тысяч, твоему отцу, пожалуй, досталось не меньше десяти тысяч. На это школа безбедно просуществовала год.

Исао слушал, изо всех сил сдерживая ярость, но испытывал своего рода гордость оттого, что его уже не удивляют подобные мелкие пакости. Трудно было преодолеть только то, что сам он до сих пор пользовался их плодами.

Но, строго говоря, считать, что ему открыли глаза, было бы преувеличением. Исао был готов признать, что незнание реальности составляло основу его чистоты, с этим незнанием связаны были его вроде бы беспричинные гнев и беспокойство. По-юношески тщеславно он предавался крайним мыслям о том, что справедливость творится с позиций зла, но все оказалось много хуже, нежели он это себе представлял.

И все-таки это был слишком слабый повод заставить Исао усомниться в собственной чистоте.

Он постарался отреагировать по возможности равнодушно:

— Отец и сейчас пользуется такими приемами?

— Теперь все по-другому. Теперь все серьезно. Не нужно прилагать столько усилий. Я хотел, чтобы ты знал,