Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

мире красивом и необычном, украшенном старинными книжными шкафами с книгами любимых писателей, буфетом с кузнецовским фарфором, столами и трёхногими табуретами, выполненными столяром по моим эскизам, “готической” кроваткой Доротеи, керамическими кувшинами и бутылками причудливой формы, сотворёнными по моим рисункам гончарами в Мухинке и расставленными на полках.

Мать и дочь покидали навсегда этот мир, в котором за столами и мольбертами творилось столько чудесных вещей руками трудолюбивой троицы. Солнце садилось, освещая оранжево-красным стены и пол комнаты. Мы все молчаливы и грустны.

Обычно весело щебечущая Доротея молчит, перебирая своих любимых кукол, сшитых мной и Ребеккой. В Париж пока отправляется только маркиз Кука, а братья Бармалеи, аббат Жиль, Пульчинелла и прочая тряпичная братия должна приехать позже. Мадам Верни обещала, что обязательно привезёт их все во французский замок. Вместе с маркизом в Париж отправляется и любимая приятельница и терпеливая натурщица Доротеи, удивительно разумное существо – сиамская кошка по имени Чача, для которой куплена специальная корзина, и даже она явно грустит, забившись в угол.

Ребекка тоже молча перебирает любимые книги, откладывая те, с которыми она не в состоянии расстаться. Я замечаю, что иногда она украдкой вытирает слёзы. И когда я смотрю на маленькую фигурку Доротеи, сидящую на паркетном полу среди своих кукол, а затем перевожу глаза на худенькие плечи Ребекки, склонившейся над стопками старых книг, я тоже с трудом сдерживаю слёзы. Решив сделать на прощанье снимки Ребекки и Доротеи, я нарядил их в шляпы и платья девятнадцатого века, хранившиеся у меня для портретов, и успел сделать десяток кадров своим стареньким “Киевом”. Мать и дочь живописно освещены последними лучами догорающего солнца. Утром Ребекка и Доротея шагнут за порог этих комнат и больше никогда в них не вернутся…

Увидимся ли?

Прошло полстолетия, а я всё не могу забыть минуты прощания с моей дочерью и моей (уже бывшей) женой.

Столичный аэропорт – большой, шумный и суетливый. Громко вопят репродукторы, объявляя о посадках на различные рейсы или их задержках. Несутся по залам с чемоданами, сумками и авоськами озабоченные и взволнованные люди. “Ну всё, надо прощаться, нас зовут на посадку”, – бодрым голосом заявляет Дина, и мы начинаем торопливо прощаться. Я обнимаю свою маленькую Доротею, личико её взволнованно, она неотрывно смотрит на меня, крепко прижимая к себе маркиза Куку. Из глаз Ребекки ручьём бегут слёзы. Она прижимается ко мне и молчит. Мы с ней прекрасно понимаем, что шансов у меня выбраться из этой страны мало и поэтому разлука может стать очень и очень долгой… Она знает, что я думаю идти, вернее плыть, путём Олега Соханевича, бросившегося с туристического корабля в Чёрное море и добравшегося до турецких берегов. Но удастся ли мне это?..

Я смотрю на стеклянную стенку коридора, по которому идут улетающие в Париж пассажиры, среди них вижу Дину, Ребекку и Доротею. Она прижимается личиком к стеклу, смотрит на меня и машет ладошкой. И я вижу, что она плачет. Машу в ответ, посылаю воздушный поцелуй – и вот их уже не видно. “Увижу ли я их когда-нибудь снова?” – почему-то вдруг вслух произношу я, и проходящий мимо пассажир, услышав эту фразу, весело подмигивает и громко говорит: “Ну конечно увидишь!”

На рассвете, покинув поезд, я отправляюсь домой пешком. Утро типично питерское, мозглявое и пасмурное, и на душе у меня тоже пасмурно и тоскливо. Вхожу в подъезд, поднимаюсь на шестой этаж и, пройдя по коридору, останавливаюсь у нашей двери и пару минут стою перед ней, не решаясь войти. Наконец открываю дверь, ступаю ногой в комнату – тусклый утренний свет освещает передо мной Дорочкину кровать, на которой видно смятое одеяльце, под кроватью стоят её маленькие тапки. Ребеккины платья, пальто, брошенное на нашу с ней кровать… И я, так и не перешагнув порога, быстро запираю дверь и почти бегу по коридору, на ходу замечая высунувшую заспанную физиономию Паньки.

Неделю я жил у Усатого, не имея сил и мужества войти к себе в комнату.

Изгнание

Безвыходная ситуация гонит меня в море

Итак, Доротея с её матерью во Франции. Я остался в Ленинграде, лелея в душе надежду, что каким-то образом удастся соединиться с моей семьёй при помощи Дины.

Дина теперь регулярно приезжает за очередными партиями нераскрашенных офортов, которые по моим цветовым эскизам раскрашивает Ребекка, живущая с Доротеей в её поместье под Парижем. Визиты Дины, как всегда, сопровождаются весёлыми пьянками с цыганскими романсами, песнями французских трубадуров в исполнении Дины и восторгами моих окосевших друзей, лобызаньями рук и плеч музы Майоля. Всё как всегда. В один из приездов Дина привозит каталог моей выставки, устроенной в её галерее, ставшей громадным событием для питерских и московских художников. Превосходного качества цветные и чёрно-белые репродукции, хвалебные статьи французских искусствоведов, а на первой странице – вступительный текст самой Дины Верни, объясняющей, почему она решила представить на суд парижан мои работы: “Встречаясь с художниками-нонконформистами во время моих многочисленных поездок в СССР, я приняла решение: выбрать не художественное направление, а одного из самых одарённых художников поколения”.

“После такого каталога можно уже смело умереть”, – произнёс побледневший от волнения торжественным тоном Володя Янкилевский, просмотрев мой каталог.

Я затащил Дину ко всем молодым московским художникам, которых в то время знал. К Оскару Рабину, Эрику Булатову, Володе Янкилевскому и Илье Кабакову. Больше всех Дине пришёлся по душе Кабаков с его “Мухой”, изображённой на куске фанеры.

“Надо же – муха! И подписано – «Муха»! – восторженно кричит Дина, рассматривая фанеру с мухой. – Илюша, объясни мне, что эта картина обозначает?” – “Это, Диночка, муха. Да-да, ну просто муха. Я же даже подписал на картине: «Муха»”, – ласково глядя на Дину, поясняет Илья. “Муха! Ха-ха! Это ведь замечательно! Просто и ясно – «Муха»! – опять орёт Дина и хохочет. – Илья! Я непременно должна выставить твои работы в моей галерее!”

И действительно, вслед за моей выставкой в галерее Дины Верни в Париже состоялась выставка московских художников-леваков, с которыми я её познакомил, где были представлены работы Кабакова, Рабина, Янкилевского и Булатова.

…Итак, выставка моих работ в Париже привлекла к себе внимание публики и критиков, значит, моё имя начинает приобретать известность! И может, это хоть как-то поможет мне выехать во Францию. Дина тоже полна оптимизма и лелеет надежду, что ей удастся вытащить меня на Запад. Но наши с Диной радужные планы рухнули в один миг после нежданного-негаданного визита моего тестя…

Утренний звонок в нашу коммуналку. Я открываю дверь и вижу в её проёме высокую фигуру отца Ребекки. Не здороваясь со мной и не переступая порога, он злобно глядит на