Порою блажь великая - Кен Кизи

Тогда кто-то из нас топал по доскам к лодке, подбирал вновь прибывшего и отводил его к крылечку, чтоб он тоже мог поболтать о собаках, построгать и погадать, кто в очередной машине заявился.

— Кто на этот раз? Мартин? Эй, Мартин, это ты?

Я стоял и млел. Голоса тянулись, как и тени, и росли над рекой в сгущающейся темноте. Мне это напомнило Рождество и прочие общие сборища, когда мы, ребятишками, сидели у окошка и слушали, как мужики смеются, травят байки и орут через реку. Славные дни, когда тени всегда были большими, а настрой всегда был бодрым.

Они продолжали прибывать. Все такие улыбчивые и приветливые. Никто не спрашивал, в чем дело, и я не вызывался растолковывать. Я даже отложил начало собрания — вдруг кто еще нагрянет, как я народу объяснил, но на самом деле — мне просто жалко было портить такой вечер деловыми базарами. Но вскоре меня так разобрало любопытство, что я поднялся к Вив поинтересоваться, что она такого наговорила им по телефону, что вся орда в такой радости.

Малыш был там, лежал ничком на ее топчане, голый по пояс. Вив обрабатывала здоровенный синяк под правой лопаткой, полученный им на днях. (В комнате жарко, воняет винтергриновым маслом. Мне вспоминается спортивная раздевалка…

— Как спина, Малой? — спрашиваю.

— Не знаю, — отвечает он. Лежит, щекой на руке, отвернувшись к стенке. — Наверное, получше. Я уж готов был смириться с инвалидностью, если б не Вив со своим священнодейственным массажем. Теперь, думаю, позвоночник удастся спасти.

— Что ж, — говорю, — тогда с матраса не шибко-то слезай, а то снова развезет. — Он не отвечает. Больше никакие слова мне на ум не идут. В комнате тесно и как-то странновато. — Завтра… по-любому, Малой, завтра у нас появятся новые работники, так что не переживай. Пока боль не отпустит — можешь порулить немного, — говорю я. Расстегиваю куртку, недоумевая, почему в его присутствии всегда так жарко в комнате? Может, у него лучевая болезнь?..)

Я подошел и спросил Вив:

— Лапочка, ты не припомнишь, что говорила родне, когда обзванивала их вчера? — Она посмотрела на меня, задрав брови на свой манер, в сугубой озадаченности, и глаза такие огромные, что провалиться можно. (На ней «левайсы» и пуловер в желто-зеленую полоску — он чем-то напоминает мне рощу солнечным осенним утром. Руки красные от мази. У Ли красная спина…)

— Господи, милый, — сказала она, задумавшись. — Точных слов не помню. Просто сказала, как ты просил: чтоб приехали к ужину, потому что после этой поломки тебе надо кое-что уладить. И напомнила про антифриз…

— Сколько ты звонков сделала?

— Четыре или пять, так где-то. Жене Орланда… Нетти… Лу… И попросила их кое-кому звякнуть. А что?

— Если б хоть раз за последний час спустилась по лестнице — поняла бы, что. Там собрались все наши, до седьмой и далее воды. И все ведут себя так, будто на день рождения пришли, и каждый — на свой.

— Все? — Ее это обескуражило. Она поднялась с колен, смахнула волосы со лба. — У меня припасов человек на пятнадцать хватит… а все — это сколько?

— Добрых четыре, а то и пять десятков, считая детей.

Она аж на цыпочки приподнялась.

— Пятьдесят? — переспросила она. — У нас никогда столько гостей не было, даже на Рождество!

— Знаю. А сейчас — есть. И у каждого радости полные штаны — вот чего я объяснить не могу…

Тут Ли сказал:

— Я могу объяснить.

— Что объяснить? — спросил я. — Почему они все приехали? Или почему они такие довольные?

— Всё. — Он по-прежнему лежал, лицом к стене, на этой дневной кушеточке Вив. (Он поскребывает стену ногтем.) — Потому что, — сказал он, не поворачивая головы, — у них у всех сложилось впечатление, будто ты продал бизнес.

— Продал?

— Именно, — продолжал он. — И как пайщики…

— Пайщики?

— Ага, Хэнк. Не ты ли говорил мне, что даешь долю каждому, кто хоть когда-то работал на тебя? Чтобы…

— Как это продал? Погоди-ка. Что ты мелешь? Где ты такого нахватался?

— От Гриссома. Вчера вечером.

(Он лежит не шелохнется, отвернувшись к стене. Лица я не вижу. А голос звучит так, будто невесть откуда исходит.)

— О чем, бога ради, ты говоришь?! — (Мне так хочется схватить его и развернуть к себе — аж руки трясутся.)

— Если я не напутал, — сказал он, — Флойд Ивенрайт и другой этот крендель…

— Дрэгер?

— Да, Дрэгер… приплывали к тебе прошлой ночью с визитом и с…

— Никого тут не было прошлой ночью! Погоди…

— … и с предложением об уступке всего бизнеса за профсоюзные фонды, при содействии некоторых местных предпринимателей…

— Погоди. Теперь понял, мать-перемать… Ублюдки!

— …а ты ужасно торговался и получил хорошую цену.

— Вот змееныши! Ага, теперь понимаю. Наверняка это Дрэгер все придумал — Ивенрайту мозгов не хватит… — Я пометался немного по комнате, порядком взвинченный, потом повернулся к Ли, а тот по-прежнему безмятежно глядел в стену. Почему-то именно это распалило меня больше, чем все остальное. (Он и ухом не ведет. Черт. Вив так здесь натопила своим мирно гудящим электрокамином. Да еще и винтергрином воняет. Черт. Мне захотелось окатить его ледяной водой. Наорать: проснись, вставай, оживай…) — Так какого хрена, — сказал я ему, — ты молчал?

— Я полагал, — ответил он, — что если ты продал бизнес — так, наверное, знаешь о сделке.

— А если не продал?

— Мне казалось равновероятным, что ты и в этом случае в курсе.

— Мать-перемать!

Вив тронула меня за руку:

— Что случилось, родной? — спросила она. Я сподобился ответить лишь:

— Дрянь дело! — и снова заметался по комнате. Что я мог ей сказать? (Ли пялится в стену, очерчивает спичкой свою тень по контуру. Я в растерянности.) Что теперь всем им сказать?

— В чем дело, родной? — снова спросила Вив.

— Ни в чем, — ответил я. — Ничего… Просто представь себе: ты ждешь, что человек угостит тебя большим наливным яблоком, а он вместо этого припрягает тебя к прополке яблоневого сада. А? — Я подошел к двери, прислушался, вернулся. (Я слышу, как они гомонят там, внизу, в ожидании. Здесь так жарко, и запах этот…) — А? Как ты отнесешься к такому гнусному обманщику? (Я в растерянности. Он все лежит и на стеночку глядит. Электрокамин гудит.) — Нет, Ивенрайт никогда бы до такого не додумался… (Мне хочется встряхнуть его. Жара — охрененная…) Это все Дрэгер… (Или же — самому лечь хочется. В растерянности я.)

Наконец, кое-как спустив пар, я сделал первое, что, по моему твердому убеждению, надо было сделать: подошел к лестнице и кликнул Джо Бена на минуточку.