Искры - Раффи

душит людей, грабит и сжигает дома? — задал я вопрос ктитору.

— Ну, конечно. Если он не будет действовать так, кто же будет бояться его? Все превратятся в зверей и перегрызут друг друга.

— Это равносильно тому, — возразил я ктитору, — что он сокращает число других зверей, чтобы самому пользоваться их добычею.

Он ответил мне:

— Лучше довольствовать одного крупного зверя, чем сотню мелких.

— И наедаться крохами с его стола…

Ктитор посмотрел на меня в упор. Не знаю, удивляли его или сердили мои слова. Я понял, что имею дело с людьми, преклоняющимися перед силой, и потому решил показать себя.

— Сегодня вечером я встречусь как с вашим пашой, так и с епархиальным начальником.

Ктитор был ошеломлен.

— А вы кто будете, позвольте узнать? — спросил член квартального совета.

— Я переводчик доктора-европейца, приехавшего в ваш город. Мы приглашены сегодня на ужин к архиерею. Там будет и паша.

Они стали относиться ко мне с особенной почтительностью.

Появление достопочтенного Симона с группой певчих прекратило наш спор.

Достопочтенный взял с собой только певчих, а остальных учеников распустил. Сегодня он приглашен к архиерею, так весь город должен знать об этом, а здесь собралось довольно много народу. Проходя мимо нас, учитель многозначительно кивнул головой ктитору и сказал:

— Сегодня будем петь «там»…

— Хвала тебе, почтенный Симон. Да не иссякнет голос твой, — ответил ктитор.

Достопочтенный подал знак, и дети запели:

Соловушка с кустика розочку мáнит,

На камешке пéрепел «пи-пи-пи» кличет.

На зов соловья зарумянилась розочка,

На зов перепелки любимый слетел.

     Люби, перепелка, — ведь друг твой любезный,

     Люби, соловейко, твой кустик чудесный!..

— Прекрасная песня! Хорошо поют, — промолвил ктитор. — Владыко очень любит эту песню.

Не знаю, что было хорошего в этой бессмысленной и бессвязной песне, да и исполнение было прескверное.

Когда учитель удалился, ктитор сказал мне:

— Не человек, а золото наш Симон. С того дня, как открыл он школу, любо смотреть на наших сыновей! Раньше были головорезами, а теперь присмирели, словно овечки, пикнуть не смеют!

— Правду говорите?

— А чего мне врать? — обиделся ктитор. — Попробуй мальчуган пикнуть дома, мать сейчас же: «Учителю скажу». Ребенок со страху затрясется и смолкнет.

И здесь страх и страх! Мне пришла на память мать и школа тер Тодика: «Нужно бояться паши и архиерея, чтоб пребывать в послушании, чтоб не творить злого дела. Нужно бояться и учителя, чтоб научиться чему-нибудь и стать благонравным…»

Нашу беседу вновь прервала проходившая группа молодых людей; впереди выступали музыканты, за ними какой-то хорошо одетый мужчина в окружении пьяной компании с бутылями водки в руках; бездельники на ходу пили и горланили на всю улицу.

Мои собеседники привстали и крикнули им:

— Здорóво, Минас-ага, живи и весь век веселись!

Минас-ага — хорошо одетый господин — кивнул головой в знак благодарности, и пьяная компания удалилась.

— Кто этот Минас-ага? — спросил я.

Член квартального совета не дал мне прямого ответа.

— Недавно вернулся из Константинополя, много денег привез.

— А теперь сорит ими…

— А что ему делать, божий человек! Ведь мы один раз рождаемся, один раз и помираем, вторично не появимся на свет! Пока жив — пей, ешь, веселись! Нажитого в могилу не унесешь…

— Пусть пропадом пропадет этот мерзавец, — ответил ремесленник на философствование члена совета, — лет десять босой бродил он по улицам Константинополя с бурдюком за плечами и стаканами воду продавал… Семья дома жила впроголодь. А теперь сколотил себе небольшое состоянье и швыряет деньгами зря, без расчету, направо и налево… Но ненадолго хватит! Влезет в долги, вернется в Константинополь и опять примется за прежнюю профессию… А семью оставит без куска хлеба на произвол судьбы.

— Неужели продавец воды в Константинополе здесь может стать барином, ага? — удивился я.

— Да, — ответил ремесленник. — У нас в Ване такой порядок: у кого завелись в кармане пара-другая курушей, тот и барин. Здесь не смотрят на то, каким преступным путем он их заработал.

Прошла другая группа людей.

— Вот вам и другой ага, — продолжал ремесленник, указывая на хорошо сложенного молодого человека, — этот тоже недавно вернулся из Константинополя. Там он был тёрщиком в банях. Надо видеть тамошние бани, какой разврат царит там — и вы тогда только поймете, какую низкую и позорную роль играет тёрщик. На днях он женится на девушке из порядочной семьи. Но не долго ему роскошествовать! Проест и прогуляет он деньги, влезет в долги, бросит несчастную жену на произвол судьбы, поедет обратно в Константинополь и опять примется за прежнее ремесло!..

Вдали показался о. Егише.

— «Фармазон»[91] идет, — произнесли с усмешкой ктитор и член совета.

— А что такое «фармазон»? — спросил я ктитора.

— Неверующий человек. Он открыл в нашем околотке школу для девочек, но мы собрали прихожан и ликвидировали ее.

Ремесленник ничего не сказал. Отец Егише не показал и виду, что знаком со мной. Поздоровался и подсел к нам. Ктитор и член совета встали и удалились, как от чумы. Батюшка спросил ремесленника, как он поживает, а затем обратился ко мне:

— Вы вероятно, приезжий?

— Да, я состою переводчиком у доктора-европейца. Сидеть дома наскучило, вышел подышать свежим воздухом.

— И хорошо поступили, сын мой. Вот вы и познакомитесь с жизнью ванцев, с их развлечениями.

Ремесленник продолжал свои замечания:

— С жизнью ванцев следует знакомиться в самом Константинополе. Видите, как они здесь разодеты, прифранчены, беспечно разгуливают по городу, развлекаются, всего у них вдоволь. А посмотрите вы на них в столице! Грязные, ободранные, голодные, бродят без дела по улицам и нередко попрошайничают. Но вот ванец нашел работу, сколотил небольшую сумму, достаточную, чтоб переплыть море и прожить несколько месяцев в семье. Покупает пару платья, возвращается на родину и живет на широкую ногу, позабыв, с каким трудом он нажил состояние. Большинство все же годами остается в столице, так как не может скопить денег на обратный переезд. Мы должны благодарить море: оно оказывает нам большую услугу. Не будь между нами и Константинополем моря, все ванцы поголовно перекочевали бы туда. По суше они могут идти пешком, но для путешествия по морю нужны деньги, а добыть их ванцу нелегко — приходится все закладывать.

— А разве ванцы не сорят деньгами в столице? — заметил о. Егише. — Там творится то же, что и здесь.

— Вы правы. Многие забывают родной дом, семью и остаются на чужбине до самой смерти. Жизнь их поистине достойна сожаления. Трудятся месяцами, но завелось несколько грошей — всё спустят в