Слово авторитета - Евгений Сухов

Правда, царапин на его стволе было заметно меньше. Оставалось уповать на то, что Захар не будет всматриваться в свое личное оружие и, как это с ним бывало практически всегда, сунет пистолет в плетеную кобуру.

Быстро поменяв пистолеты местами, Иван Степанович закрыл сейф и вышел из оружейной комнаты. Прислушавшись, осторожно закрыл бронированную дверь на два оборота.

Гарик появился через минуту, победно сжимая за горлышко бутылку коньяка.

— Ты бы хоть прикрыл ее чем-нибудь, — посетовал Иван Степанович, — ведь увидит же кто-нибудь.

— Ничего, батя, — аккуратно и торжественно водрузил коньячок на стол Гарик. Этикетка его заворожила, с нее, чуть насупив брови, на него смотрел французский император. — Меня никто не видел. Ну, так что, по чарочке, — извлек он из ящика стола небольшие стопочки.

— Не откажусь, — удовлетворенно протянул Федосеев, выдернув из горлышка пробку.

Тоненькая темно-коричневая струйка, разбившись о толстое дно, взлетела на хрустальные бока цветастой радугой.

— А какой запах! — восторженно пел Гарик, помахивая у самой рюмки широкой ладонью, больше смахивающей на обыкновенную садовую лопату. — Ну, давай дернем! — весело произнес он, поднимая рюмку, и, коротко выдохнув, проглотил с аппетитом ее содержимое.

— Чувствуешь разлив? — спросил Иван Степанович. — Наш-то коньяк иначе как пойлом не назовешь, обязательно какую-нибудь химию добавят. Даже от одного стакана голова гудит, а тут полбутылки хряпнешь — и ничего, кроме радости в душе. Гарик, ты вот что, забирай себе эту бутылку, допьешь как-нибудь.

— Степаныч, — неуверенно запротестовал Гарик, — она ведь деньжищ немалых стоит.

— Ничего, ничего, — отстранил протянутую бутылку Федосеев, — для хорошего человека не жалко. А потом, я хочу тебе сказать, дома у меня еще одна есть, — и он, хитро улыбнувшись, направился к выходу.

С Инной что-то не заладилось. Когда он был на дежурстве, девушка по-тихому собрала свои вещички и, упаковав их в большую зеленую сумку, исчезла.

Выдержать Маркелову удалось шесть дней, в течение которых он не потревожил девушку даже телефонным звонком. Ее поведение можно было бы списать на стресс, который она испытала в последнее время, наконец, на плохое самочувствие, но даже при самом скверном раскладе не делают так, как поступила она. Во всяком случае, нужно было оставить хотя бы маленькую записку, объяснить, дескать, разочаровалась, ушла к другому. А тут пребываешь в полнейшем неведении и только гадаешь, какая очередная блажь проникла в ее хорошенькую головку.

От одной только мысли, что где-то сейчас Инна милуется с кавалером, Маркелову становилось нехорошо. Воображение неимоверно разыгрывалось и становилось до неприличия циничным. Вместо чистой девушки он видел страстную, познавшую сладость любви женщину — раскованную, дерзкую, способную в минуту близости расцарапать до крови. Вместо него партнером Инны почему-то оказывался какой-то блондинистый пижон. Вспоминая губы, целованные много тысяч раз, он с горечью думал о том, что неизвестный зажимает ее рот страстным поцелуем, когда с ее уст, в пик наивысшего блаженства, слетает почти первобытное ликование.

Было больно. По-настоящему.

Наверняка с тем художником у нее далеко не платонические отношения.

Захар невольно взвыл — нужно быть болваном (или по-настоящему любить женщину), чтобы поверить в рассуждения о том, что художника интересует только оболочка.

Ему, как и всякому мужику, тоже должно быть любопытно, а какое такое богатство скрывается у девушки между ног.

На седьмой день Захар не выдержал и решил заявиться к художнику.

Мастер встретил Захара обыкновенно; такое ощущение, будто они расстались всего лишь на десять минут, да и то только затем, чтобы сходить в соседний магазин за бутылкой водки.

В мастерской ничего не изменилось, незаконченные картины стояли вдоль стен — дожидаются своей очереди; здесь же — свернутые рулоны. В центре, очевидно, для антуража, возвышалось несколько бюстов генеральных секретарей — некий слепок канувшей в Лету эпохи. А обнаженные натуры в виде безруких Венер занимали противоположную от двери стену. Правда, мусора по углам прибавилось — картон, бумага, баночки из-под красок. Беспорядок можно было списать на занятость художника. Вот завершит очередной шедевр — и возьмется за швабру и скребок, глядишь, и порядок восторжествует.

В центре мастерской, где когда-то позировала Инна, стояла другая девушка, чуть помоложе, и, картинно приподняв правую руку, с интересом поглядывала на вошедшего. Натурщица совершенно не стеснялась возбуждающей наготы и игнорировала заметный сквознячок, справедливо полагая, что сумма гонорара должна с лихвой компенсировать некоторые неприятные ощущения.

В этот раз Кирсан Павлович занялся лепкой.

— Значит, ищешь Инну? — всего лишь на пару секунд задержал мастер взгляд на Маркелове. — Ее здесь нет. Она мне больше не интересна. — Сильные и толстые пальцы уверенно разминали глину, придавая ей еще большую пластичность.

— И знаешь почему?

— Почему? — Захар неуверенно топтался у порога, проклиная себя за то, что поддался внутреннему порыву и пришел в мастерскую Григорьева. Кроме озлобленности, подобная встреча ничего не сулит.

— Мужчина часто разочаровывается в женщине после того, как переспит с ней… извините меня за грубоватую формулировку. Мне же достаточно лишь вылепить ее. Тогда я начинаю понимать, как она устроена… разумеется, не только внешне, но и внутренне. Не удивляйтесь, молодой человек, я так создан. А для того чтобы получить плотские радости… у меня имеются постоянные женщины, к которым я привязан. — И, придав куску глины округлость, добавил:

— И которых разменивать не собираюсь.

Лестница, расположенная в самом углу комнаты, уводила на второй этаж, в маленькую комнатенку, где хозяин проводил инструктажи со своими моделями. Инна бывала там трижды. Об этом она рассказывала, совершенно не таясь. Вдоль стены стояла широкая тахта, где происходило более глубокое изучение темы. Инна как-то вскользь упомянула, что ложе было сильно продавленное и страшно скрипучее.

Тогда он почему-то не придал ее словам особого значения, но сейчас запоздалые подозрения липким слизнем неприятно зашевелились в его растревоженной душе.

Интересно, сколько натурщиц помогало скульптору разрабатывать тугие пружины.

Догадавшись о не самых симпатичных мыслях нежданного гостя, Кирсан Павлович чуть улыбнулся, взял со стола еще один кусочек глины и уверенно наложил его на вылепленную грудь, придав ей большую выпуклость.

— Я же сказал, тебе не стоит терзаться сомнениями. У меня с ней ровным счетом ничего не было. Извини меня за вульгарность, но на все эти сиськи и пиписьки я насмотрелся предостаточно, и для меня немаловажно, что У нее имеется под черепной коробкой. А у твоей подруги слишком много мути в голове. Это не для меня! Будь я помоложе, быть может, что-то и получилось бы, а сейчас меня интересует покой. — И, обращаясь к натурщице, произнес: