Вне закона - Овидий Горчаков

Прочитав все это, я понял: для этого аккуратного, исправного чиновника приход немцев был лишь сменой начальства. Начальству он всегда служил верой и правдой. Но почему, каким образом сохранились такие чиновники среди нас?..

– Готово! – доложил Богданов, появляясь на пороге.

От Князевки до Вейно – километра полтора лесом. Ночью прямой и ровный шлях кажется мрачным туннелем. Свет луны едва сочится сквозь сплетенные кроны деревьев.

– Что мы, хлопцы, с агрономом, с агрогадом этим, делать будем? – остановил нас Кухарченко.

Козлов выхватил пистолет, загнал патрон в патронник.

– Убери свой лилипупер! – недовольно сказал Кухарченко. – Немцы услышат. Надо втихаря, без шухера. Финяк твой где?

Козлов с минуту стоял в полной растерянности, как в столбняке, уронив руку с пистолетом. Потом, тыча пистолетом и не попадая в кобуру, он потерянным голосом выдавил, всем на удивление:

– Нет… так я не могу. В бою могу, из пистолета, а так нет…

– Кишка тонка! – усмехнулся Кухарченко. – Совсем ты слаб в коленках! Не знал, не знал.

Гущин сплюнул презрительно, расстегнул ножны почетного кортика СА с надписью «Аллее фюр Дойчланд» на клинке, заметил хладнокровно:

– Тут, Леш, нужен здоровый человек, с крепкими нервами, а не псих! Опять же это дело по нашей колхозной части. Мы не в передовых, а в захудалых вроде князевских ходили, но никакому холую фашистскому землю нашу не позволим резать!

Предателя-агронома сбили с ног и поволокли в кювет. На шляхе остался полуботинок с калошей. Урядник грохнулся на колени:

– Тл я я, тварь ничтожная… Прими, Господи, душу раба твоего…

Я крепко ухватил Кухарченко за руку:

– Алексей! За этого типа народ просил…

– И мы просим, – услышал я сзади голос Самарина. – Ты ж не пойдешь, Алексей, против народа!..

Кухарченко отпихнул меня.

– Сам знаю, что делаю, – проворчал он. – Ну а тебя, сучий ты хвост, я, так и быть, отпущу, – объявил он уряднику. – Только кончай урядничать, а не то тебя все равно расшлепают – не мы, так другие.

Кое-кто из партизан глухо заворчал.

– Цыц! Тут, хлопцы, особая политика! Во-первых, жителей князевских обижать не хочется – просили за него. Во-вторых, он тряпка и дурак, из него такой же полицейский, как из меня интендант. Так что, дядя, выходи-ка ты из полиции и помогай нам. Не бросишь урядничать – пеняй на себя! Не мы, так другие тебя разменяют. А тебе о ребятне своей думать надо. Ну, покаместь до свиданьица. Продашь – из-под земли достану. Всыпьте ему, хлопцы, на прощание! А то подумает, что мы только приснились ему. А ну, аллюр три креста!

Козлов, зарычав, ринулся к уряднику, расталкивая партизан. Кухарченко схватил его цепкой клешней за руку, рванул к себе.

– Пусти! – захрипел Козлов. – Убью гада!

– Не психуй, кореш, – процедил Кухарченко сквозь зубы, и, почуяв угрозу в голосе командира, Козлов обмяк. – Возьми Щелкунова и Турку и дуй на разведку в Вейно. Этому Ефимову я не очень-то верю. Сполняй приказ! Живо!

И Козлов, Щелкунов и Солянин на рысях побежали по шляху.

Из кювета вылез Гущин, вытирая ладони о штаны.

По дороге на Вейно я спрашивал себя: что заставило Кухарченко отпустить урядника? Неужели только то, что он впервые увидел во враге человека – запутавшегося, мелкого и пустого человечка – и пожалел его и его детей?.. Пожалуй, если хорошенько присмотреться, то человеческие черты можно отыскать в любом враге. Но мерить всех на один аршин нельзя…

С опушки открылся вид на пологое темное поле, рассеченное пополам смутной лентой шляха. Эта лента упиралась в беспорядочное нагромождение теней. Знакомые очертания поселка принимали в темноте самые причудливые формы. Мерещились вражеские блиндажи, наблюдательные вышки, орудия и четырехспаренные крупнокалиберные пулеметы, целая армия притаившихся врагов.

Кухарченко придавил каблуком сигарету – ее огонек заметен ночью за пятьсот метров – и быстро изложил план операции. Дзюба со своими людьми обходит Вейно и отрезает гарнизон поселка от Могилева. Головной дозор занимает выгодную пулеметную позицию на краю поселка, как можно ближе к мосту, соединяется с разведчиками. По сигналу дозора и разведчиков к ним присоединится Гущин с пулеметами. Исходные позиции занять к 24.00. Если какая-либо группа будет обнаружена противником, вступать в бой и ждать подхода штурмовой группы. Если все благополучно займут указанные позиции, то ровно в 24.00 ударная группа войдет в поселок и атакует штаб, казарму и другие объекты.

– Ну, орлы? Часы сверили? Пора!

В лесу прокричал по-человечьи филин. Крик этот прозвучал мрачным предостережением. Дозорные крались вдоль шляха.

– А какое число сегодня? – спросил кто-то за моей спиной.

– В самом деле, что у нас сегодня? – услышал я голос Сазонова. Мы говорили шепотом – ночью разговор слышен за двести метров.

Я тоже не помнил ни дня, ни числа, но знал, что числом интересовались у нас обычно перед опасной операцией, словно хотели на тот свет унести дату своей смерти…

Мы прошли по кювету так близко мимо заколоченного дома расстрелянного Богомазом лесника Шкредова, что почуял я запах брошенного жилья, запах плесени и сырости. Оглянувшись, увидел черный хребет леса. Врезаясь в лес, шлях распахивал ворота прямо в звездное небо. Хруст земли, шелест травы под ногами, неумолчный стрекот кузнечиков… Слева от нас чернели в поле длинные и низкие свинарники, справа и слева потянулись заборы. Под ногами захлюпала вода, зачавкала грязь, глухо звякнула задетая чьей-то ногой консервная банка. Впереди нечетко засерел дощатый мост. Мы выбрались ползком из кювета, переползли через разрыхленные временем, замшелые доски развалившегося заборчика. В саду – прохладный мрак, запах заматерелой крапивы.

– Здесь! – Я ложусь и кладу полуавтомат дулом поперек нижней перекладины забора. – Сазонов! Шпарь за Гущиным!

Сазонов сполз в кювет и пропал, словно провалился сквозь землю. Над лесом, над щербатиной шляха в лесной стене всплывал узкий, косой полумесяц.

Сазонов перестал вдруг дышать. И я услышал – не то чтобы услышал, а нутром почуял – какой-то шорох, чужой и зловещий, непохожий на привычные ночные шорохи.

– У моста! – прошептал ветерок губами Сазонова. – Часовой, наверное! – снова вздохнул ветерок.

– Наверно, наши разведчики, – прошептал я.

Безмолвно темнеют впереди поселковые дома. Месяц серебрит покрытые росой гребни крыш. В звонкой тишине нестерпимо медленно тащатся секунды. Я прислушиваюсь к ошалелому стуку собственного сердца. Кажется, это ночь стучит – как тиканье часовой мины перед взрывом.

Слабое шуршанье известило о подходе пулеметного взвода Гущина. Пулеметчики расположились рядом, быстро и бесшумно – лязгнула только пулеметная лента. В полном молчании, затаив дыхание, сжимая в окаменелых руках оружие, лежали мы, ожидая… По небосклону чиркнула сине-зеленая искорка – то ли трассирующая, то ли звезда.