Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

комфортный велосарай…

Я оглянулся. Ничтожная привычка. Я почти изжил ее за прошедшие годы, отставил, приучился смотреть вперед, но чертова привычка вернулась снова, я оглянулся.

Дорога была пуста.

Наверное, я боялся, что увижу… Увижу. Как грунтовку пересекает бурая приземистая фигура, медведь, их развелось, и они обнаглели, они приходят на окраины и заглядывают в окна, оставляя отпечатки на грядках и шерсть на стволах деревьев. Увижу, как живой туман рваными щупальцами втягивается в придорожные кусты. Как возле правого края дороги сливается с деревьями едва различимая тень и исчезает, стоит лишь моргнуть. Увижу…

В следующую секунду я допустил ошибку.

Я подумал — Аглая бы надо мной посмеялась. Мужик на велосипеде пал жертвой собственного воображения. А все потому, что в своем возрасте он остался трусом. Да, я трусоват, Кристина всегда смеялась над этим…

Я не успел прикусить до боли язык. Не успел хлопнуть себя по щеке, чтобы досталось еще по зубам, щелкнуть по носу, закрыть глаза и рявкнуть, не успел, я вспомнил ее так быстро, что не смог ничего этому противопоставить.

Кристина.

Она могла остаться со мной, но пошла с Федькой.

Я мог дать Федьке в ухо, но испугался.

Вот так.

Я остановился и оглянулся снова.

Никого. Грунтовка, прямой отрезок, полкилометра с желтыми промежутками песка и черными пятнами шлака. Дорога и дорога, в южном направлении. И пора поворачивать и возвращаться, ясно, что никакой грязлечебницы я не найду…

Я тут же понял, что вернуться не смогу.

Я увижу ее. Среди деревьев. Или в тумане. В сплетении теней, в течении воздуха и колыхании влажной паутины. И если увижу ее сейчас, то буду видеть ее всегда. Каждый раз на пустынной улице, вечером в автобусе, в магазинах и кинотеатрах, за каждым углом.

Тогда я поехал дальше.

Все лесные дороги имеют отвороты, доеду до первого отворота, потом… Нет, лучше прямо. Куда-нибудь приеду… Я давил на педали.

Дорога испортилась. Шлак и гравий закончились, сменились песком, педали стали тугие, но я не останавливался. Мне пришлось подняться с седла и крутить с полной выкладкой, и долго я не продержался, сдох. Я спрыгнул с велосипеда и пошел так.

Тихий лес.

Из-за поворота выскочил зеленый внедорожник. Вырвался в бешеном управляемом заносе, завис на краю дороги, так что на мгновение я решил, что он уберется в канаву. Но внедорожник удержался и полетел навстречу.

Я остановился. Внедорожник снизил скорость, затормозил рядом, стекла опустились.

— Виктор! — обрадовался Сарычев. — Вы куда?!

— Туда… — указал я. — Катаюсь…

— Здесь?!

— Да… слегка сбился с пути…

— Вижу, — сказал Сарычев. — До города подбросить?

А если бежать лесом? Встретишь Сарычева? Или Федора? Встретишь, куда бы ни пошел.

— До города подбросить? — повторил Сарычев.

— Нет, пожалуй…

— Лучше вам тут одному не кататься.

— А что так?

— Мужики на вырубке росомаху подняли, — объяснил Сарычев. — Так она одному бок порвала, ничего, заштопают, а другому пащелки обровняла.

Сарычев показал кулак.

— Всю пятерню. Бригадир стрелял, да чикнул только, убежала. Теперь вот езжу, следы по дорогам ищу.

— Росомаха?

— Ну да. Надо добрать поскорее, а то мало ли… если раз человечинку попробовала — дальше не остановится, искать будет.

— Человечину?

— Я же говорю — пальцы трелевщику обровняла. Она же их не стала потом выплевывать, сожрала само собой. Так как?

Наверняка врал. Откуда тут росомахи, Рома прав, сам Сарычев их давно на чучела перешил.

— Да, пожалуй, лучше в город, — сказал я. — Накатался.

— Правильно. Закидывайте в багажник свои ласты…

Я погрузил велосипед в багажник.

— Правильно, Витя. В лесу лучше вечером не шататься, особенно в нашем…

Я забрался на пассажирское.

— Поедем, Витя, поедем.

Сарычев рванул. Водил он не по возрасту, да и выглядел — в футболке с надписью NASA, в шортах и кроссовсках, в таком виде добирать росомаху не ходят. Или ходят, Сарычев вполне может, люди в его возрасте начинают широко шагать.

— Зачем ты вообще в ту сторону ехал?! — спросил Сарычев. — Там одни делянки, про делянки, что ли, книгу писать будешь?

— Нет, — ответил я. — Я… Немного заблудился…

— Это точно, тут ничего не стоит заблудиться… везде лежневки, просеки туда-сюда, торфяные разработки, черт ногу сломит… Я тут сам по навигатору езжу, чуть в сторону соскочил…

Сарычев постучал пальцем по дисплею.

— У нас тут в апреле лесовоз потерялся, два дня искали, так и не нашли. Сначала думали — угнали, потом поняли, что провалился.

— В болото? — спросил я.

— Не, в болото лесовоз не загонишь, в чертову яму убрался. Торф выгорает, и подо мхом будто яма образуется и растет потихонечку, пока в нее кто-нибудь не ухнет… медведь или лесовоз.

— Такое бывает? — спросил я.

— Это Чагинск, чего тут только не бывает.

— А торф горит?

— Еще как горит. Лес рубят, сам видел, наверное… Зинка сюда областных запустила, так у них сплошные вырубки, подряд гребут, бессовестные твари… А как лес вырубать стали, Ингирь обмелел, грунтовые воды понизились, торф и загорелся. Зимой стихает, а как лето… Тут вокруг города торфяники… сплошняком. Неизвестно, сколько в эти ямы провалилось…

— Людей?

— Людей, зверей… Зверья меньше стало, заметно меньше. А что остался зверь, то бестолковый — ни лося, ни кабана, ни марала, волки, да рыси. Росомахи еще…

— Бобры, — сказал я.

— Бобры, да…

Сарычев резко притормозил, стал разглядывать песок на дороге.

— Что? — спросил я.

— Следы… Я же говорю — тут везде просеки. А росомаха такая падлюка — она если видит дорогу, то всегда ее перебежать любит. Как следы увижу — так ее и возьму.

Сарычев высунулся из окна посильнее.

— Не, показалось…

Поехали дальше.

— У бобров много полезных качеств, — сказал я. — Например, из них можно делать цилиндры.

— Коврики из них хорошие получаются — мех жесткий. А так зверь негодный, одна сырость от него… А ты что, с машины на велик пересел?

— Колеса прорезали.

Сарычев хохотнул.

— Это Зинка, — сказал он. — Она такое любит. Ты ей дорогу перешел, вот она и бесится. У нее тут полгорода в долгах, все, что она скажет, сделают.

— А вторая половина?

— А вторая половина в долгах у Свата.

— А Снаткина?

Сарычев снизил скорость до пешеходной, всматривался в дорогу.

— Снаткина дура… Мы с ней в школе вместе учились…

Не думал, что Сарычев такой старый.

— Я во втором был, а она десятый оканчивала, — рассказывал Сарычев. — В столовой пацаны из нашего класса пошутить хотели, в котлету камушек засунули, эта котлета Снаткиной как раз и выпала. Она укусила и зуб сломала. Ну, сломала и сломала, думали, забудет. А не забыла…

Сарычев снова притормозил и уставился в