Королева Бедлама - Роберт МакКаммон

Адвокат не ответил, но Мэтью знал, сколько раз он видел перед собой этот ужас.

— Он тут же ответил письмом, обещая приехать и доказать невиновность мистера Свенскотта. Единственная возникла проблема: прежде чем Тревор сумел добраться от Портсмута до Филадельфии, его приемный отец то ли случайно, то ли по собственной воле шагнул под карету, летящую по прямым и длинным улицам этого города. Он еще прожил… — Но в это углубляться не было необходимости. — В тот момент Эмили Свенскотт ушла из этого мира и замкнулась в себе. Сейчас она сидит изо дня в день перед окном, глядя на сад. Но вы-то знаете, где она, сэр? Знаете, потому что вы ее туда поместили.

Адвокат склонился над столом и вцепился в него, будто боялся упасть.

— Миссис Свенскотт разговаривает иногда, хотя коротко и бессмысленно. Она спрашивает, не прибыл ли ответ короля. На пути в Филадельфию я видел корабли, у которых меняли названия в честь королевы. И тут-то мне и стукнуло в голову, что «Ответ короля» — это могло быть название судна. Теперь, конечно, оно было бы переименовано в «Ответ королевы». Когда Горди весьма любезно отвез меня обратно в Филадельфию, я сразу пошел в корабельную контору посмотреть, нет ли там упоминаний о корабле с названием «Ответ короля», пришедшем в Филадельфию где-нибудь в первой половине девяносто восьмого. Оказалось, пришел он в начале марта. И клерк нашел мне список пассажиров.

Плечи собеседника согнулись, будто в ожидании удара кнутом.

— Ваше имя там было, Тревор. Вы в своем письме сообщили ей название корабля, где купили себе место. Вы приехали за месяц до того, как вашу приемную мать поместили в Уэстервик. Полагаю, вы все организовали с Икабодом Приммом. Удаление всех личных меток, клейма производителя с мебели. Вы хотели ее спрятать? Вы хотели, чтобы никто не узнал, кто она. Вот это я не до конца понимаю. Зачем такие хлопоты?

Тревор Кирби замотал головой. Не отрицание, не отказ — просто тщетная попытка избавиться от шершней, жалящих мозг.

— Вы считали, что система правопорядка оказалась несостоятельной? — спросил Мэтью. — Вы решили стать мстителем? Восстановить справедливость? Невинность вашего приемного отца нельзя было доказать в суде, и вы решили убить тех, кого считали виновными? — Мэтью решился сделать несколько шагов к собеседнику. — Я понял, когда сидел в кабинете у Примма, что порезы вокруг глаз убитых — это не была маска, Тревор. Это была повязка на глазах. Вы хотели сказать, что никогда еще не была Фемида так слепа, как тогда, когда дала этим троим уйти от закона?

— Эти трое, — прозвучал почти придушенный голос, — лишили меня единственных родителей, которых я знал.

Он обернулся, свет упал на искаженные яростью черты, и Мэтью понял, что ни двигаться, ни говорить сейчас не надо.

Лицо Кирби покрылось потом, глаза вылезали из орбит от ненависти и муки.

— Да, я приехал слишком поздно. Когда я вошел в дом, она сидела у окна, покачивая головой. Слуга предупредил меня, насколько она плоха, и все же я не был готов такое увидеть. И не мог быть готов. Я стоял и слушал, а она плакала и звала отца, Тоби, Майкла — а они все были мертвы. Она стала молиться, что-то бормотать и всхлипывать, и я не мог — не мог — к ней подойти. — Он моргнул, губы его на миг обвисли — Кирби искал слова. — Мне было страшно, что она посмотрит на меня, и я ничего не увижу, кроме безумия. И это терзает меня до сих пор, каждый день и каждую ночь. Вот почему я не могу быть наедине с собой и слышать собственные мысли. Потому что меня не было, когда… — Он покачнулся, замолчал, начал снова: — Потому что меня не было, когда я был ей нужен. Когда был им нужен. А я пообещал, что приеду и помогу мистеру Примму доказать их невиновность. И не сделал этого. Более того… — Его лицо, когда-то такое красивое, превратилось в трясущуюся маску страдания. — Мне было стыдно заговорить с ней, тогда, у нее в комнате. Она была раздавлена, и это было мерзко.

Он с надеждой поглядел на Мэтью, лицо его умоляло о понимании:

— Видели бы вы ее в Италии! Когда мы все были так счастливы! Если бы видели… она была тогда… вы бы поняли, почему я этого не вынес. Да, эгоистично, я знаю. — Он кивнул с силой: — Да, черт побери, я эгоист! Но я смотрел… а она застонала. Долгим, страшным стоном, и вдруг перестала плакать и молиться. Как будто все… все, что в ней было, покинуло ее, и осталась пустая скорлупа. О Боже, — у него блеснули слезы, — Боже мой, Господи Иисусе! Я повернулся, ушел оттуда и пошел… пошел прямо к мистеру Примму. И я сказал… я сказал: «Позаботьтесь о ней. Найдите место, где она будет… где будет похоже на ее дом. Если это вообще возможно. Не мерзкий и гнусный сумасшедший дом, не эти ужасные бедламы. Найдите место, сказал я ему, деньги не имеют значения. Такое место, где при ней могут быть ее красивые безделушки, и никто их не украдет. Где будет безопасно».

— А зачем нужна безопасность до такой степени, чтобы даже не говорить докторам, кто она? — спросил Мэтью. — Почему вы устранили все возможности, что кто-то ее узнает?

— Из-за этих трех человек, — ответил Кирби. — Потому что я уже знал, что они сделали, и я уже знал, кто дергает за ниточки.

— Кто?

— Один человек. Тень человека. Некто по имени профессор Фелл.

Несколько секунд Мэтью молчал. Потом произнес только:

— Рассказывайте.

Кирби полез в карман, вытащил белый платок и стал промокать им пятна пота со лба.

— Письмо матери я получил только в ноябре. Я тогда был в Шотландии, работал по одному делу. У меня были и другие обязательства, я собирался жениться… на чудесной женщине, на следующее лето. Хотел как раз написать отцу и матери, сообщить им. И тут приходит почта. Я, конечно, все бросил. Закрыл свою контору, Маргарет сказал, что должен уехать, потому что нужен моим родителям. Несколько месяцев, сказал я ей. Потом вернемся к нашим брачным планам с того места, на котором остановились.

Он аккуратно сложил платок в тугой квадратик.

— Когда пришло письмо от матери… я понимал, что должно быть какое-то другое объяснение. Я знал, что такой ошибки отец не допустил бы никогда. Он был профессионалом. Он был… он был чистым человеком. Но если он не допускал ошибки… то как это было сделано и зачем?

Он замолчал, будто вертя в мозгу какую-то мысль, как вертят головоломку, рассматривая ее со всех сторон.

— И я вспомнил. Один раз, когда я их навещал, через несколько лет после их переезда в Филадельфию… отец меня спросил, стоит ему расширять дело на Нью-Йорк или нет. Двое братьев, владельцев «Белого лося», составили план: один из них переезжает в Нью-Йорк и там открывает другого «Белого лося». Они выяснили, что цены у тамошнего оптовика, мистера Пеннфорда Деверика, куда выше, чем у отца на те же товары. И они предложили ему подумать о выходе на нью-йоркский рынок и хотели вложить деньги в это предприятие, если он согласится. Они были уверены, что отец сможет сбить Деверику цены и все равно получать прибыль. Вот он меня спросил тогда, что я думаю.