Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

время они легко могли красть русских эмигрантов, то что им стоит похищать их целыми пачками теперь, в беспокойное время? Да еще под видом помощи Чехословакии?

Нет. Я прав. Береженого Бог бережет.

«Возрождение», Париж, 23 сентября 1938, № 4150, с. 4.

Философия войны

В такие тревожные дни, какие мы испытали на прошлой неделе, русскому передовому интеллигенту очень полезно вместо непрерывного шмыгания по соседям для взаимного обмена противоречивыми слухами – успокоить свои нервы, сесть вечером дома за столик, закурить, вытянуть ноги и задуматься:

– Что такое, в сущности, война? И каков ее культурно-исторический смысл?

Вопрос этот, конечно, не так легко решить сразу. В первый вечер, пожалуй, может ничего и не прийти в голову. Во второй тоже. Но вот на третий или четвертый, когда паника постепенно затихнет, а мысли прояснятся, – кое-какие выводы начнут обрисовываться.

И станет, в конце концов, ясно, что война, с точки зрения истинного демократа, вовсе не исчадие ада, не мрачное и отвратительное явление, а наоборот, один из самых ярких показателей прогресса человечества в сторону демократизации жизни.

В самом деле – проследим вкратце за войнами в разные эпохи всемирной истории. Начнем, хотя бы со знаменитого в смысле военной техники столкновения Голиафа с Давидом.

«Филистимляне собрали войска свои для войны и расположились станом между Сокхофом и Азеком в Эфес-Даммиме, – говорит Первая Книга царств. – А Саул и израильтяне собрались и расположились станом в долине дуба и приготовились к войне. И выступил из стана филистимского единоборец, по имени Голиаф из Гефа… И стал кричать: – Зачем вышли вы воевать? Выберите у себя человека, и пусть сойдет ко мне. Если он может сразиться со мною и убьет меня, то мы будем вашими рабами; если же я одолею его и убью его, то вы будете нашими рабами и будете служить нам…»

Всем известно, разумеется, что произошло дальше. Сын Иессея Давид, который не был мобилизован и пас отцовских овец, случайно попал на поле ожидавшейся битвы, решил сразиться с Голиафом, опустил руку в сумку, взял оттуда камень, вложил камень в пращу, поразил филистимлянина в лоб…

И война была сразу окончена.

Что отсюда следует, с точки зрения, так сказать, культурно-социально-исторической? Без сомнения, следует то, что в эпохи полупервобытной цивилизации войны нередко носили характер абсолютно антидемократический, без участия сознательных масс, с полным пренебрежением к идее коллектива. Эта черта преобладания личности над обществом естественно соответствовала рабской психологии тех диких времен, когда отдельные люди могли не только узурпировать власть, но даже право участвовать в единоборстве.

Кроме того, подобного рода боям способствовало и состояние техники: ясно, что пращой много народу не перебьешь. А что касается копья Голиафа, то по своей конструкции оно было так неуклюже и тяжело (шестьсот сиклей железа!), что, бросив его два-три раза, Голиаф уже явно изнемогал и принужден был объявлять перемирие.

Однако, прогресс, как известно, неумолимо ведет народы вперед, даже тогда, когда они упираются и не желают двигаться с места. Мощная эволюция не могла оставить человечество на ступени пращи, копья и простого единоборства. Расцвет классической древности, не отрицая попарной борьбы для отдельных богов, вызвал к жизни целые классы военных специалистов, щеголявших своими фалангами. Подобный шаг вперед был, конечно, обязан своим существованием отчасти употреблению более приличного оружия, чем праща, а отчасти и значительному развитию искусства и философии.

К сожалению, однако эти полудемократические завоевания классической древности не получили дальнейшего развития во времена мрачного средневековья. В средние века, как известно, рыцари не только узурпировали у населения военное дело, не только вырвали его из рук закрепощенного простого народа, но взаимными поединками на тяжелых мечах и копьях воскресили чуть ли не эпоху Давида и Голиафа. В эти ужасные времена, когда народам нельзя было как следует драться, когда дрались только небольшие кучки привилегированных лиц, а штатским людям разрешали воевать только в Палестине, под видом крестовых походов, Европа естественно, задыхалась. И задыхалась почти тысячу лет. Из-за отсутствия взаимных коллективных крупных боев замерло все: искусство, науки, литература. Чувствовалось, что еще два-три столетия – и Европа погибнет без демократических основ человеческого существования.

И вдруг брызнул свет: Ренессанс! Бертольд Шварц[454] изобрел порох!

Сразу вспыхнуло все: надежда на раскрепощение духа, вера в прогресс… И войны в широком масштабе.

Изобретение пороха действительно благословило эту новую эру. Со всех сторон люди стали палить. Войска Карла Пятого в войска Франциска Первого. Войска герцога Альбы в население Нидерландов. Филипп Второй в англичан. Начались массовые драки повсюду: во имя мрачного прошлого, во имя светлого будущего. И закончилось все грандиозной тридцатилетней войной, к которой охотно примкнули все, кому хотелось хоть немного обновиться, двинуться непременно вперед.

А вместе с великим спутником Ренессанса – порохом – обозначилась и значительная демократизация войн. В то время, как старинное оружие – праща, стрелы, копья, мечи, угрожали только первым рядам сражавшихся, ядра и пули не только охватывали все ряды неприятеля, но стали даже давать многообещающий для цивилизации перелет: к битвам, при помощи пороха постепенно приобщалось и безоружное бесправное население, которое в боях не участвовало. В средние века, во время боя можно было поблизости спокойно пахать, сеять, а в минуты отдыха даже заходить со стороны и смотреть, как развиваются военные действия. Но со времени Ренессанса пахать вблизи уже было нельзя. Начала обозначаться новая черта в прогрессе цивилизации: коллективизация и кооперация.

* * *

Нужно ли подробно говорить о том, до какой демократизации войны дошло культурное человечество в нынешнем веке? Продолжая светлое дело Ренессанса, европейцы все время совершенствовали способ ведения боев в смысле дальнобойности орудий, чтобы захватить в район своих действий большее количество избирателей. К сожалению, однако, порох и другие взрывчатые вещества, как оказалось, имеют свой предел достижения. Если не на расстоянии десяти километров от места боя, то на расстоянии ста, двухсот, пахать и сеять еще можно было. Этот недостаток взрывчатых веществ стал сильно тяготить человечество, особенно в девятнадцатом веке. Все чувствовали, что жить так дальше нельзя, что Европа задохнется от недостатка прогресса, что социальная справедливость не может быть осуществлена, когда одни дерутся, а другие ускользают от этого плебисцита и, хотя бы на расстоянии двухсот километров, но все-таки пашут.

И эта-то недостаточная демократичность пороха инстинктивно приводила передовых людей прошлого века в повышенное нервное состояние. Многочисленные революции, восстания и недовольство монархиями, старавшимися сохранить существование военных классов, проявлялось все чаще и чаще. Европейцы почувствовали, что необходим какой-то перелом в их социально-исторической жизни, что различные классы окончательно не уравнены, что даже введение всеобщей воинской повинности не отвечает полной демократизации, так как всеобщая воинская повинность не предусматривает женщин, детей, стариков…

И вот, к счастью