Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

Вот кто в рай-то уготован воистину. Уготован — это да, но и на тварном свете всех переживёт Абике-беки.

«А вот и я», — с материнской снисходительностью подумала нынешняя Суркактени, увидев во сне себя молодую. Была та «она» свежая, подтянутая, румяная — сколь ныне ни старайся, вожжи времени не удержишь. Хорошо ещё — когда спишь, себя, теперешнюю, не видишь. В те годы юная хатун руководила (впрочем, как и теперь) каждодневными собраниями — а заодно и ведала церковными делами многочисленной Общины Креста.

Но самое главное — из-за чего и сон к ней ныне накатывает — было в другом. Снова ветер, дующий на запретной вершине чувств, уж в который раз закружил Суркактени.

...Суркактени повезло куда меньше других — супруг её Тулуй разумен, смел, умён. Всеми силами христианской души противится она погружению в геенну страсти с головой, но, вопреки всему, безобразно счастлива с язычником. Вот уж попала так попала. Поэтому делами смиренными, заботой об их общине стремится она сей великий грех замазать. Жене Тулуя, скрипя зубами, «сочувствуют». Поэтому с доброжелателями среди единоверцев ей не повезло, но она не унывает.

Благочестивых разговоров довольно и под сводами храма — в тот день, в окружении изысканных яств, всё очень быстро перетекло в обычные женские сплетни. Большинство молодых жён ханов и нойонов — кераитки. Они были знакомы друг с другом задолго до того, как хан Темуджин присоединил владения Тогрула к своим скромным нутугам... Кроме разве что меркитки Дорагинэ — супруги Угэдэя. Поэтому остальные относились к ней с тёплой снисходительностью.

Ибо какое у них на Селенге Слово Божие? Смех один. Отдельные проповедники добираются туда в поисках заблудших душ, да так усердно радеют о их спасении, что в скором времени и сами теряются в потёмках диких кущ. Говорят, и молитвы там под бубен читают. А ведь сказано, что ересь — опаснее простого незнания.

... Смеялись тогда, и кто особое внимание обращал на эту самую простушку Дорагинэ? Кто ж знал, что именно её смерч рока вознесёт под тучи? Теперь выше её нет человека в империи. Наследница великого хана, регентша, мать матерей. А сын её Гуюк (коего в тот день, который снится, ещё на свете не было) — прямой претендент на место Темуджина и Угэдэя.

Эх, Всевышний, и что же ты молящихся тебе истово прозрением заблаговременным не награждаешь? Сказано — ересь опаснее простого незнания. Эту мысль, нынешняя Суркактени выдернула из сна и перенесла в позднюю явь.

Всё верно. Разделилась христианская община с тех далёких времён. Теперь митрополит благоволит не ей — Суркактени, а этой почти откровенной язычнице, даром что крещена. И возобладало в общине Нестория мнение: не лечить надо от скверны души еретиков на этом свете, а отправлять их такими, как они есть — тёмными, заблудшими, — на тот свет, а уж там Мессия разберётся.

Там, во сне, Дорагинэ ещё о свой дальнейшей судьбе на знает и ведёт себя смирнёхонько. Там, во сне, жалуется на Джучи молодая Никтимиш... Эх, юность, старые, забытые слова, старые умершие заботы. Прислушаемся в который раз.

... — Тогда, давно, чтобы не видеть, как эта драная коза наконец разродится, Джучи в ужасе сбежал к лесным варварам, — выплеснула Никтимиш накопившуюся обиду, — Господь посылает новые испытания — мало ему моего унижения. Сын этой твари на отца плюёт, а Джучи вчера вернулся с войны и снова на нас с Орду не посмотрел. Сразу к ней... к ней.

— Молись за ненавидящих тебя, — усмехнулась Дорагинэ.

— Ну-ну, тише, с таким не шутят. Не говори, чего не знаешь, — строго перебила меркитку Суркактени. — Смирением и страданием, Никтимиш, проложишь дорогу, угодную Небу. Твой Орду — первенец, чего боишься? — сделала она экивок как бы невзначай и снова заговорила как ей должно: — В каждой новой душе, волею Господа воссиявшей в этом кровавом мире, отблеск Мессии. Надежда, что отринет и он тенеты земные. Не должно ненавидеть его лишь из-за чрева нечистого, его породившего. А о том помнить должно, что сказал Мессия, услышав: братья и мать стоят за дверями дома и желают видеть Его.

— За чем? За... дверями? — запуталась Дорагинэ.

— За пологом юрты, — терпеливо пояснила Суркактени. — А изрёк он то, что и запомнить пора: «Кто матерь Моя? И кто братья Мои? И, указав рукою своею на учеников Своих, сказал: вот Матерь Моя и братья Мои». А коль отринул даже Иса чрево, его породившее...

— Не понимаю я, — растерялась Никтимиш.

— Было Всевидящему Несторию: «У Бога нет матери». Нет матерей и у истинных праведников. Бату, как и Орду, — сын мужа твоего, а не плод нечистого чрева. Вот о чём помнить должна христианка. А осияет ли над этим младенцем Небесная Благодать или пойдёт он сорной травой в огонь — от твоих забот зависит. Более ни от чьих. Все дети Джучи — твоя паства, твоя слава и твои упущения.

Суркактени говорила для всех, на будущее. Не для этой тугоумной овцы. С ней она потом потолкует отдельно, на понятном языке.

Строгая царевна оглядела собрание. Все поняли? Ничего, не все — так повторим. Много раз повторим. Недалёк тот час, когда в семье рыжего Чингиса будет много внуков. Её христианский долг — вырвать чистые души младенцев из языческих тенёт. Тогда победа чёрных служителей Тенгри над её народом обернётся поражением. Она сделает то, чего не смогли сабли багатуров. Она сумеет пройти путём Мариам Магдалины.

«Что это во мне, гордыня... или пламя страсти», — одёрнула себя молодая хатун. Монотонные жалобы сестры заставили её очнуться.

— Джучи всё время на войне. Орду не воспитывал, не лез, до того ли? — жалобно загнусавила Никтимиш. — Я сделала, что могла, легко ли было?

— И за то воздастся тебе...

— Но к своему отпрыску эта линялая лисица не позволяет приблизиться.

«Ещё бы, конечно, не позволяет. Я бы тебя, убогую, и котлы чистить не допустила, — ухмыльнулась про себя жена Тулуя и вслух сказала: — Ничего, ты поняла главное. А главное — не переносить оправданную неприязнь к одержимой бесами хунгиратке на её невинного сына. Больше от тебя, несчастная, ничего пока не требуется».

Привычно воздев руки к Небесам, молодые женщины спешно пробормотали «Абай-Бабай» и стали расходиться. Когда боголы, опасливо оглядываясь на хозяйку, уже сворачивали войлок, Суркактени-беги коротко, приказом бросила:

— Задержись.

Ей подчинялись беспрекословно, как нойону. Старшая жена Джучи отделилась от группы, смиренно подошла к сестре.

— И всё же не понимаю, что мне забот до этого Бату? — недовольная, что ею помыкают, взбрыкнула Никтимиш.

— А голову тебе для чего Создатель к плечам прирастил? Хурут жевать? Джучи — старший сын, ему верховным наследником быть, так?

— До того много трав пересохнет, — вздохнула Никтимиш.

— Мудрый судьбу заблаговременно готовит, глупый — вослед бежит. Пешком скакуна не догонишь. Твой сын Орду даром что малолетний. Он старший в роде из колена внуков. Все к нему присматриваются, все тебя холят-лижут. Он — забота нашей общины, её надежда. — Суркактени остановилась, чтобы медовые слова успели осесть на глухих ушах, и безжалостно резанула: — Но тебя и ненавидят, разве не знаешь?!