Порочные намерения - Лидия Джойс

Он замер, и она попыталась прочесть выражение его лица.

— Вы были так любезны, что позволили моей матери думать иначе.

— Я действовала так, как будет лучше для меня, — сказала она грубо и в известном смысле лживо. — Вы бы хотели избавиться от меня. Если бы она заподозрила, что у вашей тревоги есть личная подоплека, она не позволила бы вам прогнать меня.

— И поэтому вы всячески питали ее сомнения. A у моей матери есть сомнения, которые можно подпитывать. — Его улыбка была жесткой и ироничной.

— Мне казалось, у нее есть много оснований верить, что смерть вашего брата была неслучайной, — спокойно заметила она. Это была ложь только наполовину. Леди Гамильтон действительно была убеждена в том, что в смерти ее старшего сына кто-то виноват, но сомневалась, что виноват ее младший сын. Впрочем, Эм совершенно не знала, кто этот кто-то.

— Нет. — Его ответ прозвучал тихо и яростно, и — как была уверена Эм — непроизвольно. — Когда я оставил Генри на берегу, он был еще жив. — Он оборвал себя слишком поспешно. Он сообщил ей слишком много, слишком много выдал этими словами, и хотя он быстро сжал губы в жесткую линию, взять эти слова обратно уже было невозможно.

Она выиграла с первой попытки. Это оказалось до смешного легко, если здесь вообще было над чем смеяться. Его невиновность — если это было так — под со мнением, вот его слабое место. Значит, она неправильно судила о нем? Были ли его слова словами действительно невиновного человека или человека, которого гложет сознание своей вины? Вряд ли это имеет значение. Ему ненавистно то, что другие подозревают его. Этого знания достаточно, чтобы завладеть им.

Эм постаралась воспользоваться своим преимуществом.

— Она видела что-то, слышала что-то… — Голос ее замер, как если бы она подыскивала подходящие слова. Она знала, что она — человек презренный, человек, который извлекает выгоду из тайной боли и тоски других людей. Но у нее нет других средств, с которыми можно было бы прокладывать себе дорогу в этом мире. — Ваша мать хранит какую-то ужасную тайну, и эта тайна заставила ее сомневаться в вас все эти годы.

— Рассказывайте. — Резкость, с которой у него вырвались эти слова, потрясла его.

Тут Эм поняла, что она в действительности завладела им, хотя сам он еще не понимает этого. Она покачала головой:

— Я не знаю. И никогда не пыталась узнать. Это меня не касается.

— Я вам не верю. — Он шагнул ближе и встал, практически нависая над ней.

Она сказала, отчаянно пытаясь придать твердости своему голосу:

— Я сказала вам, что не играю в игру, которую вы могли бы проиграть. Меня не интересует, какие демоны были в вашем прошлом, и я не гоняюсь за ними.

— Тогда в какую игру вы играете? Кто ваш хозяин?

— У меня нет хозяина. — Она опасалась, что ей придется изобрести кого-то правдоподобного, и очень скоро, если понадобится направить лорда Варкура на ложный след. Ей нужно продержаться еще немного — если она скажет ему правду, он ей просто не поверит.

Лорд Варкур стиснул челюсти, и напряжение, исходившее от него, заставило ее внутренне сжаться.

— Зачем вы дали моей матери это ожерелье?

Теперь настало время пустить в ход самую отчаянную уловку — правду.

— Чтобы она поверила мне и поняла, что моя сила вполне реальна.

— А что это могло вам дать? Еще большую возможность отдалить мать от сына?

— Вы с таким же успехом могли бы винить меня в том, что я пытаюсь отдалить ее от луны, — сказала Эм напрямик. — Луна не больше отдалена от нее. Мои цели не имеют к вам никакого отношения. Единственное, к чему я стремлюсь, это обеспечить свое будущее.

— При помощи подарка, который стоит в пять раз больше, чем она могла бы дать вам, — сказал он.

— В три раза больше, — спокойно поправила она. — Ваша мать была ко мне очень добра. Я не собака, которая кусает кормящую ее руку.

Он стоял перед огнем, слегка покачиваясь. Судя по его виду, он не знал, верить ли ей, хотя теперь у нее появилась некоторая надежда, что ему хочется ей поверить.

— Откуда взялось это ожерелье?

Это была слишком опасная дорога, чтобы она могла на нее ступить.

— Какое это имеет значение? Ожерелье не причинит ей никакого вреда. Вы не можете держать меня здесь вечно, — сказала она, положив начало тому, что должно звучать как жалобный рефрен. «Ты выдаешь ему слишком много», — предостерегла она саму себя. Но он еще не знает этого; он не поймет, как можно этим воспользоваться.

— Я могу продержать вас здесь достаточно долго.

— Достаточно для чего? Для того, чтобы за мной пришла полиция? Для того, чтобы мое жилище ограбили цыгане и оставили меня без всего? Чтобы ваша мать утратила веру в меня, лишив меня возможности найти когда-либо ответы, которые вам нужны? — добавила она в качестве приманки.

— Единственный ответ, который мне нужен от вас, это признание, где вы взяли это ожерелье, и полный отчет о том, с какими целями вы отдали его моей матери.

— Вам от этого не будет пользы, если вы это узнаете, — твердо проговорила Эм. — Но я могу ответить на другие вопросы, если хотите. Вы понимаете в глубине души, что другого способа узнать это у вас нет.

— Мне бы хотелось, чтобы вы ушли из моей жизни — и из жизни моих близких. С какой стати я буду поощрять вас к еще большей близости с моей матерью? — требовательно спросил он.

Этот вопрос, как ни саркастически был он произнесен, прозвучал не так риторически, как ему хотелось бы. И Эм сказала:

— Вы будете это делать, потому что я могу узнать то, чего она никогда не говорила вам — и никогда не скажет. — Эти слова не означали, что она верит в его невиновность, и не обвиняли его в преступлений. — Тогда вы узнаете, почему она вам не доверяет до такой степени, что мое слабое влияние ничуть не могло бы усилить это недоверие. И вы узнаете, во что еще она верит касательно смерти ее старшего сына и почему она верит этому. — Она твердо встретила его взгляд. — Я поклянусь всем, чем вы заходите, что у меня нет дурных намерений относительно вас или ваших близких. Я поклянусь своей жизнью. Можете убить меня собственными руками, если я лгу.

Он жестом выразил свое несогласие:

— Этого недостаточно Она не отступала.

— Я предлагаю вам помощь, а взамен прошу только дать мне время и прекратить противодействовать мне. Можете ли вы подарить мне такую мелочь?

— Нет, — сказал он, отрицательно дернув головой так, что это больше походило на судорогу.

О, ему хочется принять ее предложение — очень даже хочется. Он сдастся, она была в этом уверена, но не сейчас. Она кинула ему приманку. Теперь пришло время отнять ее и заставить его поверить, что он упустил шанс. Он будет сожалеть об утраченной возможности, и можно не сомневаться — он ухватится за нее, если ему опять ее предложить. И тут она поняла, что вопреки здравому смыслу ей хочется помочь ему. Как ни рискованно было пожалеть такого человека, ей хотелось видеть, как боль оставляет его, хотя она и понимала, что вместе с этой болью исчезнет и ее власть над ним. Она не может испытывать к нему истинной симпатии, какие бы демоны ни гнались за ним. Нет, это желание появилось потому, что она чувствовала себя виноватой, так хорошо войдя в роль Эсмеральды, и потому, что взамен она давала только пустые уверения. Теперь ей хотелось дать что-то более реальное.