Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин

а потом начал пятиться, стараясь выбраться из толпы мальчишек, собравшихся у перил, которые все равно были слишком увлечены рыбной ловлей, чтобы заметить, что что-то неладно.

Мальчик подошел к Мико справа и уставился на крючок. Мико заметил, что волосы у него рыжие, а кожа белая, как это часто бывает у рыжих. Он был почти такой же высокий, как Мико. Не слишком худой, во всяком случае, кости не торчали. Брови у него были темно-рыжие и тонкие; испуганные, широко раскрытые глаза — зеленые. Лицо худенькое, зубы белые, но кривые до того, что почти все они шли крест-накрест. Уголки рта, сейчас плотно сжатого, от природы загибались кверху.

— Кажется, хорошо засел, — сказал он после внимательного осмотра, испуганно глядя на Мико.

— Сейчас посмотрим, — ответил Мико и осторожно поднес руку к крючку.

Он нащупал его основание там, где тонюсенький крючок был привязан к леске, и потом, едва притрагиваясь к нему пальцами, добрался до того места, где он вошел в щеку. Мальчик смотрел на него и думал, что при всей их величине пальцы у Мико удивительно легкие. На том месте, где крючок закруглялся, Мико напряг пальцы и чуть нажал, нащупывая зазубрину. Наконец кончиком пальца он нашел ее.

— Кажется, не очень глубоко, — сказал он и дернул изо всех сил.

Сморщился. На кончике крючка оказался сгусток крови и крошечный кусочек мяса. Ему показалось забавным, что на длинной верхней губе мальчика выступили капельки пота.

— Вот и все, — сказал он. — Вытащил!

— Ух! — медленно выдохнул мальчик. — А я уж думал, что он засел тебе прямо в скулу. Вот, — он пошарил у себя в кармане, — возьми платок. Боюсь, что не слишком чистый, — сказал он, — да ты бери, это грязь безвредная!

— Ничего, — сказал Мико, — у меня свой есть. Возьми свою удочку и, Бога ради, смотри, что делаешь. Тебе даже больше никакого живца теперь не надо — лучше приманки не придумаешь.

Он засмеялся, пошел к борту, лег на край и стал опускать в воду свой платок, пока он не промок как следует в морской воде, а потом вытащил и прижал к щеке. Затем отнял и посмотрел на то место, где кровь смешалась с солью.

— Давай я тебе сделаю, — сказал рыжий мальчик и, взяв у него из руки платок, стал осторожно похлопывать Мико по щеке, пока кровь не остановилась. — Надо бы йодом смазать.

— Йод из моря достают, — возразил Мико, — а на платке морская вода, чем тебе не йод?

— Верно, — сказал мальчик. — Ты только на меня не сердись. Неудачно это у меня получилось, что и говорить. Я ведь в первый раз.

— А спиннинг чей? — спросил Мико.

— Да отца моего, — ответил мальчик.

— А он знает, что ты его взял?

— Как же! Я просто вернулся из школы, стащил его и удрал.

— А ты не знаешь, — сказал Мико, — что в морской воде такой спиннинг в два счета можно испортить? Да он уже испортился. И влетит же тебе от отца, и ведь за дело.

— Погоди, вот увидит мой роскошный улов, — сказал мальчик.

— Если он форелью увлекается, — сказал Мико рассудительно, — ему вряд ли понравится, что его лучшую удочку губят ради макрели.

Мальчик рассмеялся.

— Да ну, — сказал он. — Я ему как-нибудь зубы заговорю. Он у меня хороший.

— Как тебя звать? — спросил Мико без дальнейших обиняков.

— Питер Кюсак, — сказал рыжий мальчик. — А тебя как?

— Мико, — ответил он и, подумав, что мальчик ничего себе, улыбнулся. — Удил бы ты лучше макрель, — сказал он, — если хочешь поразить отца.

— Правильно, — сказал Питер. — Мы ведь еще увидимся, правда?

Мальчики снова занялись рыбной ловлей. Они стояли рядом. Время от времени Мико с подчеркнутой осторожностью уворачивался от удочки Питера, и тогда они принимались хохотать, и смех еще больше сближал босого мальчика в нитяной фуфайке и мальчика в беленькой рубашке и коричневых ботинках с белыми носочками.

Но вот начался отлив. Море отступило, а с ним и рыбешки, а за рыбешками и прожорливая макрель. Старая барка выступила из воды. Оказалось, что та часть ее, которую прежде не было видно, вся покрыта зелеными водорослями. Мико не любил смотреть на старую барку, когда море оставляло ее. Тогда казалось, что она теряет всякое достоинство и превращается в никому не нужную старую развалину, которая к тому же скверно пахнет, когда солнце добирается до нижней ее части.

— Ты в какой стороне живешь? — спросил Мико Питера, нанизывая на кусок бечевки свой внушительный улов.

— Да в западной, — сказал Питер.

— Значит, нам с тобой по пути, — сказал Мико. — Айда, ребята! — И он, перекинув через плечо веревку, взвалил себе на спину рыбу.

Томми хотел было запротестовать: «А что мать скажет, когда увидит, что у тебя вся фуфайка в чешуе!» — но, зная, что Мико искренне подивится такому вопросу и только плечами пожмет в ответ, повернулся к Питеру и пошел с ним вперед.

— Ты в какую школу ходишь? — спросил он.

— Да я уже кончил одну, — сказал Питер. — Теперь, после каникул, пойду в среднюю.

— И я тоже, — сказал Томми. — У меня стипендия.

— Да? — сказал Питер, приостанавливаясь. — И у меня тоже.

Они выяснили, что пойдут в одну и ту же школу.

— Слыхал, Мико? — спросил Питер, оборачиваясь. — А мы-то с твоим братом в одну школу пойдем. А ты тоже пойдешь?

— Нет, — сказал Мико. — Я буду с отцом рыбачить.

Лицо Питера выразило удивление, потому что в его среде дети, окончив государственную начальную школу, непременно шли в среднюю, в независимости от того, получали они стипендию или нет. Однако задумываться над этим он не стал и заговорил с Томми о школе.

— Он что, Мико, маменькин сынок? — шептал Туаки.

— Это почему еще? — спросил Мико.

— А носочки-то! Смотри, совсем как у девчонки, — сказал Туаки, указывая пальцем. — Да еще белая рубашка и поясок разноцветный. Да еще в ботинки нарядился среди лета.

Мико рассмеялся, сам не зная над чем: то ли над изумлением, выраженным в серьезных