Тридцать пять родинок - П. Елкин

Автобусы ходили редко, но мы, юные оптимисты, решили, что восемнадцать километров — это фигня, тем более что если идти через поле и лес (вон туда, как нам безразлично махнули рукой), то получится гораздо меньше. Обувь у нас была совсем не спортивная, я, например, был обут в кирзовые сапоги, которые придавали мне очень мужественный вид, но для ходьбы по полю не годились. Шли мы по какой-то недавно поднятой целине, переступая через огромные валы земли, естественно, мы сдохли через пятнадцать минут, пройдя всего, наверное, километр. Тем более что рюкзаки у нас были набиты под завязку железными консервными банками. (Эх-х-х, помню, как мне потом влетело за уворованную ужасно дефицитную банку шпротов, приберегаемую маманей к Новому году.) Ну и поэтому, как только на горизонте показались деревья, мы рванули туда, решив переночевать в лесу, а утром отправиться дальше в путь, в неведомые дали.

Деревья, словно мираж, убегали от нас — к опушке, до которой было, казалось, рукой подать. Мы добирались часа два.

Но подстава оказалась в том, что между полем и лесом был неприступный ров метров двадцать шириной. Какая сволочь прорыла эту дурацкую канаву и, главное, зачем — я просто представить не могу. Но канава тянулась и налево и направо, пока хватало глаз, правда, глаз хватало не намного — потому что на дворе уже была беспросветная ночь. Мы попробовали было перейти канаву вброд, но глубина там оказалась метра полтора, то есть многим ребятам по самое горло, а вода была невыносимо холодной, так что девчонки, попробовав воду кончиками пальцев, залезать в нее категорически отказались. Протащившись вдоль берега минут двадцать, но так и не увидев никакого мостика или даже места поуже, мы решили переправляться на другой берег следующим образом: сначала парни переносят все вещи и переправляются сами, потом самый высокий, которому вода доходила до груди, перетаскивает на плечах девчонок.

То есть, как вы уже, наверное, догадались, почетная обязанность перетаскивать девчонок на своих плечах досталась именно мне. Не то чтобы я был ужасно этому рад, но я действительно оказался самым высоким и устал так, что готов был перенести на своей шее куда угодно и кого угодно, чтобы только поскорей устроиться на ночевку.

Я думаю, что все остальные ребята тоже готовы были на что угодно, потому что они все немедленно разделись, и мы за пару ходок перетащили на другой берег все вещи. Дело оставалось за малым — перенести девчонок. Я вернулся к берегу со стороны поля, но эти дуры вдруг как одна категорически отказались лезть мне на плечи.

Мне-то что прикажете делать? Я стоял по грудь в ледяной воде, я каждую секунду мог поскользнуться на илистом дне и окунуться с головой — какая у меня в тот момент могла быть сила убеждения?

Да никакой.

Я уже не помню, сколько времени мне понадобилось на то, чтобы переправить шесть дурех на другой берег. Спасло меня только то, что, поболев где-то час за меня, ребята плюнули на все, забрались поглубже в лес и развели там костер. Завидев трехметровое пламя, девчонки одна за другой сдавались и соглашались переправиться туда, где были все их вещи и еда. Правда, за последней дурехой я гонялся чуть ли не по всему полю. Побегав минут десять в темноте, я в сердцах закричал: «Да пошла ты, дура!» — и отправился к костру. Заметив это, девчонка возвратилась на берег и начала рыдать в голос, что твоя Ярославна. Послушав ее истерику, я опять забрался в воду, но, увидев меня, эта психованная снова убежала в темноту.

Этот цирк не кончился бы до утра, если бы во время одной из таких погонь эта дура не добежала бы до мостика, до которого, кстати, мы не дошли всего каких-то метров триста.

В то время как я гонялся за девчонками, ребята разобрали рюкзаки, и, когда я все-таки присоединился к компании у костра, меня ожидали кое-какие разочарования.

Во-первых, никто не догадался захватить с собой консервный нож, и вместо плотного ужина консервами «Минтай в томате» и «Завтрак охотника» пришлось хрустеть пожаренным на костре хлебом, что было конечно же ужасно вкусно, но что-то совсем не питательно. Как-бы-печеную картошку оголодавшие походники сожрали полусырой, в то время как я скакал по пашне. Обещание «завтрака назавтра» меня не устроило, поэтому я решил варить кашу. Но среди вещей не оказалось ни одного котелка или кана, а в эмалированном чайнике заваривался чай, поэтому пришлось укладываться спать на полуголодный желудок. Единственное, что утешало, — та дура, которую я пытался догнать в темноте, осталась даже без хлеба.

Укладываться спать — пожалуй, слитком сильно сказано. Естественно, спальников у нас не было, единственную, непонятно у кого позаимствованную палатку заняли девчонки, хотя как они набились вшестером в двухместное чудо, я просто не представляю. А суровым мужчинам предстояло коротать ночь, прижимаясь к костру.

Наутро, естественно, пришлось считать потери. Двое из десяти ребят проснулись с температурой, еще одного парня и одну девчонку скрутило к полудню.

На самом деле, может быть, это было к лучшему. Мы все в первый раз в жизни вырвались на такую абсолютную свободу, через пару часов ничегонеделания мы бы обязательно начали страдать какой-нибудь фигней.

А так наша поляна превратилась в походный госпиталь. Все были заняты каким-нибудь делом: или болели, или ухаживали за немощными товарищами. Девчонки впятером суетились вокруг палатки, в которой стонала наша подруга, мы крутились вокруг мужской температурящей троицы.

Повышенная активность привела к новым жертвам. Поскольку жрать хотелось всем, а вся еда, кроме консервов, была уничтожена еще ночью, решено было все-таки вскрыть банки, чего бы это ни стоило. Единственный более или менее годный для «вскрывания» инструмент нашелся — топорик. Только это был не тот топорик, который вы представили себе, это было кухонное чудо на тоненькой ручке, с култышкой на обратной стороне лезвия, да-да, та самая штука, которой хозяйки отбивают мясо. Можете догадаться, как вытянулись лица у всех присутствующих, когда парень, обещавший взять топорик, выудил это из рюкзака. Его оправдания: «Ну это же и есть топорик!» — никого не убедили. С первого взгляда было ясно, что рубить дрова или, например, отбиться от медведей такой приблудой нельзя.

Впрочем, надежда расковырять банку-другую «Завтрака охотника» оставалась.

Недолго.

При первом же ударе со всего маху по консервной банке приблуда подтвердила свое гордое наименование «топорик», ловко скользнув по жестянке и попав прямо в ногу машущего товарища. Впрочем, если бы это и вправду был настоящий топорик, удар такой силы снес бы половину пальцев, а так пострадавший отделался хоть и глубоким, но одним-единственным порезом. Кровь остановить удалось довольно быстро, но раненый вынужден был присоединиться к температурящим и теперь тоже лежал, жалобно постанывая.

Но жрать-то нам все равно хотелось. Собрав по всем карманам последние копейки, мы отправили гонцов в поселок, чтобы купить хотя бы хлеба. Ну и бинтов, конечно. И таблеток от температуры. И открывашку для консервов — обязательно!

Без рюкзаков, при ясном свете, наши засланцы слетали в поселок просто мухой, вернулись через каких-то пару часов, но вернулись практически ни с чем — по причине великого праздника Победы поселковый магазин оказался закрыт. Пару раз они попытались выпросить хоть немного хлебушка у местных жителей, но народ от них испуганно отшатывался и поесть никто не дал. Честно говоря, я понимаю тех пугливых пейзан. Хоть наши засланцы и постарались привести себя в порядок, выглядели они страшенно — все перемазанные в золе и засохшей крови, в рваных и живописно прожженных в разных местах свитерах и штанах.